Золотой век Испанской империи

Следующим проявлением власти испанцев стало обвинение, предъявленное Писарро Чалькучиме, которого испанский предводитель считал ответственным за непрекращающиеся беспорядки среди индейцев. Манко Капак поддерживал эту теорию; он утверждал, что именно Чалькучима раскрыл Кискису подробности испанских военных планов. Несомненно, это он сообщил Кискису, что испанцы смертны, что им приходится спешиваться в тесных горных проходах и даже отдавать свои копья слугам, чтобы те их несли, и что их лошади в горах быстро утомляются. Поэтому, сказал он, на них необходимо нападать именно в таких местах. Манко Капак выдал Писарро троих гонцов, которые, по его утверждению, отнесли эту новость Кискису.

Писарро открыто обвинил Чалькучиму, но тот отрицал существование подобных контактов. Тем не менее Писарро решил – возможно, справедливо, – что тот лжет, и вследствие этого индейский военачальник был сожжен на главной площади Куско. Вальверде не удалось убедить его принять перед казнью христианство, чтобы иметь возможность умереть, не страдая{777}

.

В конце декабря 1533 года на площади в Куско состоялся преждевременный праздник по случаю коронации Манко Капака. Был проведен обычный обряд – парад мумий, после чего начался пир; песни и танцы длились более тридцати дней, и по ночам по всему городу слышался бой барабанов. Испанцы были поражены количеством спиртного, поглощаемого как мужчинами, так и женщинами, – две большие канавы были круглосуточно переполнены мочой на протяжении недели{778}.

Это празднество было более традиционным и более тщательно подготовленным, нежели коронация в Кахамарке недолго прожившего Инки Тупака Уальпы, и длилось гораздо дольше. Писарро, воспользовавшись случаем, распорядился, чтобы Педро Санчо де Ос еще раз огласил текст «Требования». Манко Капак заверил его, что он все понял. Инка выпил вместе с Писарро из золотого кубка; также он вынес на носилках тела всех своих предков. Испанцы еще раз воздвигли свое прославленное теперь знамя и приветствовали его звуками труб. Перуанцы исполнили песни, в которых, помимо прочего, выражали свою благодарность испанцам за изгнание их врагов – сторонников Атауальпы. Манко Капак, хотя и попросил вернуть ему его империю, но сказал, что с радостью позволит испанским священникам проповедовать христианство. Писарро благосклонно выслушал его речь и обратился к Инке с просьбой, чтобы тот во время церемонии включил в свой убор традиционную алую бахрому инкских правителей{779}

.

Подобное празднество было типичным для жизни перуанской знати (орехонес). Порой праздники включали в себя пост, что означало воздержание от соли, чеснока и чичи

, не говоря уже о пеших походах к богу Гуанакауре – каменному идолу, расположенному в полутора милях от города. Носильщиков во время таких походов оставляли на главных дорогах у стен Куско, чтобы предотвратить кражи золота и серебра. Педро Писарро описывал огромные склады для приношений, расположенные над городом: «…все это в столь огромных количествах, что трудно даже вообразить, как туземцам удается выплачивать подобную дань и приносить в дар так много различных предметов»{780}

.

Диего де Трухильо, один из наиболее преданных спутников Писарро, рассказывал, как он и другие испанцы подверглись осуждению со стороны жрецов в храме Кориканча. «Как смеете вы входить сюда?» – восклицали те. Трухильо объяснял: «Любой входящий в этот храм должен был перед этим поститься в течение года, входить следовало босиком и нести некий груз; однако мы, испанцы, не стали обращать внимания на то, что нам говорили, и вошли просто так»{781}.

Затем Писарро приступил к разделу богатств, добытых в городе Куско. Он хотел сделать это установленным порядком, как обычно оставив пятую часть добычи испанской короне. Сокровища были собраны в сарае, пристроенном ко дворцу, который Писарро захватил и отдал Диего Нарваэсу.