Золотой век Испанской империи

Воспользовавшись этим временным увлечением, Гаска вновь собрался с силами. Он отрядил Алонсо де Альварадо обратно в Лиму искать для армии артиллерию, одежду, оружие, ремесленников, способных делать аркебузы и порох, копья и шлемы, а еще двоих командиров послал собирать остатки отряда Сентеньо. Поймав одного из друзей Гонсало, Педро де Бустаманте, он приказал его задушить. Затем он собрал новую армию под началом тех же командиров (Инохоса, Алонсо де Альварадо, Бенито Суарес де Карвахаль, Педро де Вильявисенсио), однако среди низших офицеров были такие стреляные воробьи, как Гомес де Альварадо, прославившийся еще в Мексике, и Паскуаль де Андагойя. Артиллерией у него командовал Рохас. При Гаске были также Лоайса, архиепископ Лимы, и епископы Куско и Кито, не говоря о провинциалах доминиканского и мерседарианского орденов.

Гаска выступил из Хаухи в Куско 29 декабря 1547 года; с ним были около 1900 человек войска, включая 400 конных, 700 аркебузиров и 500 копейщиков. Это была самая грозная армия, какую только удавалось до этих пор собрать в Новом Свете. Три месяца перуанской зимы они провели в Антауалье. Многие из людей Гонсало Писарро присоединились к Гаске – в особенности он был польщен, когда из Чили явился Педро де Вальдивия, чтобы помочь ему. Он заявил, что ценит Вальдивию больше, чем 800 хороших солдат. Шестнадцатого декабря 1547 года Гаска написал Гонсало длинное письмо, в котором подробно отвечал на все претензии, сделанные Писарро в его письме к императору от 20 июля{945}.

Видя этот растущий успех, Сепеда, друг Гонсало Писарро и бывший судья, посоветовал своему командиру подумать о мирных переговорах с Гаской. Гонсало поговорил еще с несколькими из своих военачальников: Бачикао, Хуаном де Акостой, Диего Гильеном и Хуаном де ла Торре. Все они считали себя непобедимыми и возражали против ведения каких-либо переговоров. Затем вернулся Карвахаль и приказал задушить Бачикао за то, что тот дезертировал в середине битвы при Уарине. Заодно он задушил Марию Кальдерон, выступавшую против непримиримости Гонсало. Ее тело было вывешено в окне ее дома.

На тот момент дела у Гонсало, казалось, шли вполне неплохо. Он с триумфом вступил в Куско: цветы, колокола, индейцы, приветствующие его как своего Инку, пение труб. Хронист Гарсиласо де ла Вега видел все это своими глазами – он был тогда мальчиком. Запомнил он и Карвахаля: старый, но неукротимый, тот въезжал в город верхом на здоровенном муле мышастой масти.

Гаска со своей огромной армией тоже двинулся к Куско и дошел до реки Абанкай. Затем перед ним предстала река Апуримак. Как же армии перебраться на тот берег? Через реку вело три или четыре моста, но дорога была почти непроходимой для любого военного формирования, поскольку по обоим берегам реки возвышались крутые скалы. По совету находчивого Вальдивии Гаска сделал вид, будто собирается строить новые мосты в четырех местах сразу, так чтобы Гонсало не смог догадаться, какой из них он будет использовать. Узнав об этом, Карвахаль заметил: «В этой стране появился Вальдивия, или же это сам дьявол» – он знал Вальдивию еще с Италии, возможно даже по героической битве при Павии. Гаска решил перейти реку в Котапампе, возле Хакихауаны, где предполагалось будущее сражение.

Карвахаль подсказал Гонсало, как реагировать. Ему следовало уничтожить все живое на северном берегу реки и, используя неопытность половины армии Гаски, напасть на него во время переправы. Однако по причинам, которые сейчас уже трудно понять, Гонсало предпочел положиться на совет Хуана де Акосты, сопровождавшего его в его экспедиции за корицей. Тот беззаботно позволил врагу перейти реку ночью, пока его люди спали.

Если бы Гонсало последовал совету Карвахаля, у него были бы шансы на победу. Теперь же, однако, оставалось лишь немногое, что он мог сделать. Он отступил к Саксауаману, где Гаска мог атаковать его только с фронта и где Гонсало надеялся уничтожить противника при помощи своей тяжелой артиллерии – эффективность артиллерийского огня совсем его заворожила. В конце марта Гонсало в отчаянии пишет фраю Франсиско де Эррере, бывшему тогда священником в собственной энкомьенде в Чаркасе: «Бог сражается за нас, ваше преосвященство должно в это верить, мы можем завоевать весь мир»{946}. Слова, продиктованные отчаянием!

Сражению в Саксауамане не суждено было состояться, поскольку армия Гонсало таяла на глазах. Даже Диего де Сепеда, как ни трудно в это поверить, покинул Гонсало; его примеру последовал и Гарсиласо де ла Вега. Копейщики бросали оружие и пускались наутек, так же поступали аркебузиры. У Карвахаля в кои-то веки не нашлось подходящего совета на такой случай. Наконец Гонсало понял намек. Он подъехал к неприятельским рядам и, представ перед Вильявисенсио, объявил: «Я Гонсало Писарро, и я желаю сдаться императору». Для него было предпочтительнее сдаться с почетом, нежели позорно бежать.