Зоркое око

Пеклеванов вытер потный, веснущатый лоб, сунул маленькие руки в карманы короткополого пиджака и прошелся по комнате. Коротконогий следил за ним из-под выпуклых очков.

– Сентиментальность, – сказал Пеклеванов, – ничего не будет!

Коротконогий вздохнул:

– Как хотите. Значит заехать за вами?

– Когда?

Пеклеванов покраснел сильнее и подумал:

«А он за себя трусит».

И от этой мысли совсем растерялся, даже руки задрожали.

– А хотя мне все равно. Когда хотите!

Вечером коротконогий подъехал к палисаднику и ждал… Через кустарник видна была его соломенная шляпа и усы, желтоватые, подстриженные, похожие на зубную щеточку. Фыркала лошадь.

Жена Пеклеванова плакала. У ней были острые зубы и очень румяное лицо. Слезы на нем были не нужны, неприятно их было видеть на розовых щеках и мягком подбородке.

– Измотал ты меня. Каждый день жду – арестуют… Бог знает потом… Хоть бы одно!.. Не ходи!..

Она бегала по комнате, потом подскочила к двери и ухватилась за ручку, просила:

– Не пущу… Кто мне потом тебя возвратит, когда расстреляют? Партия? Ревком? Наплевать мне на их всех, идиотов!

– Маня! Ждет же Семенов.

– Мерзавец он, и больше никто. Не пущу, тебе говорят, не хочу! Ну-у?.

Пеклеванов оглянулся, подошел к двери. Жена изогнулась туловищем, как тесина под ветром; на согнутой руке, под мокрой кожей, натянулись сухожилия.

Пеклеванов смущенно отошел к окну.

– Не понимаю я вас!.

– Не любишь ты никого… Ни меня, ни себя, Васенька?.

Не ходи!..

Коротконогий хрипло проговорил с пролетки:

– Василий Максимыч, скоро? А то стемнеет, магазины запрут.

Пеклеванов тихо сказал:

– Позор, Маня. Что мне, как Подколесину, в окошко выпрыгнуть? Не могу же я отказаться – струсил, скажут.

– На смерть ведь. Не пущу.

Пеклеванов пригладил низенькие, жидкие волосенки.

– Придется…

Пошарив в карманах короткополого пиджака и криво улыбаясь, стал залезать на подоконник.

– Ерунда какая… Нельзя же так…

Жена закрыла лицо руками и громко, будто нарочно плача, выбежала из комнаты.

– Поехали? – спросил коротконогий. Вздохнул.

Пеклеванов подумал, что он слушал плач в домишке.

Неловко сунулся в карман, но портсигара не оказалось.

Возвращаться же было стыдно.

– Папирос у вас нету? – спросил он.

III

Никита Вершинин верхом на брюхастой, мохнатошерстой, как меделянская собака, лошади, объезжал кустарники у железнодорожной насыпи.

Мужики лежали в кустах, курили, приготовлялись ждать долго и спорно. Пестрые пятна рубах – десятками, сотнями росли с обеих сторон насыпи, между разъездами –

почти на десять верст.

Лошадь – ленивая, вместо седла – мешок. Ноги Вершинина болтались и через плохо обернутую портянку сапог больно тер пятку.

– Баб чтоб не было, – говорил он.

Начальники отрядов вытягивались по-солдатски и бойко, точно успокаивая себя военной выправкой, спрашивали:

– Из городу, Никита Егорыч, ничего не слышно?

– Восстание там.

– А успехи-то как? Ваенны?

Вершинин бил каблуком лошадь в живот и, чувствуя в теле сонную усталость, отъезжал.

– Успехи, парень, хорошие. Главно, – нам не подгадить!

Мужики, как на покосе, выстроились вдоль насыпи.

Ждали.

Непонятно – незнакомо пустела насыпь. Последние дни, один за другим уходили на восток эшелоны с беженцами, солдатами – японскими, американскими и русскими.

Где-то перервалась нить и людей отбросило в другую сторону. Говорили, что беженцев грабят приехавшие из сопок мужики, и было завидно. Бронепоезд № 14-69 носился один между станциями и не давал солдатам бросить все и бежать.

Партизанский штаб заседал в будке стрелочника.

Стрелочник тоскливо стоял у трубки телефона и спрашивал станцию:

– Бронепоезд скоро?

Около него сидел со спокойным лицом партизан с револьвером, глядя в рот стрелочнику.

Васька Окорок подсмеивался над стрелочником:

– Мы тебя кашеваром сделаем. Ты не трусь!

И, указывая на телефон, сказал:

– С луной, бают, в Питере-то большевики учены переговаривают?

– Ничо не поделашь, коли правда.

Мужики вздохнули, поглядели на насыпь.

– Правда-то, она и на звезды влезет.

Штаб ждал бронепоезда. Направили к мосту пятьсот мужиков, к насыпи на длинных российских телегах привезли бревна, чтоб бронепоезд не ушел обратно. У шпал валялись лома – разобрать рельсы.

Знобов сказал недовольно:

– Все правда, да, правда! А к чему и сами не знам. Тебе с луною-то, Васька, для чего говорить?

– А все-таки, чудно! Может захочем на луне-то мужика настроить.

Мужики захохотали.

– Ботало.

– Окурок!

– Надо, чтоб народу лишнего не расходовать, а он тут про луну. Как бронепоезд возьмем, дьявол?

– Возьмем!

– Это тебе не белка, с сосны снять!

В это время приехал Вершинин. Вошел, тяжело дыша, грузно положил фуражку на стол и сказал Знобову.

– Скоро ль?

Стрелочник сказал у телефона:

– Не отвечают.

Мужики сидели молча. Один начал рассказывать про охоту. Знобов вспомнил про председателя ревкома в городе.