Зов

Он оборвал ее резко, как отрезал. И ждал ответа. Он будто каменный, подумала Фрида, надо его растормошить.

— Мне больно видеть, как ты принижаешь себя. Эта девочка, на которой ты зациклился, — мелка для тебя. Ты сам этого не видишь. Я хочу помочь тебе преодолеть это.

— О да, для тебя конфликт — это болезнь.

— Необязательно, но навязчивая иллюзия. Ты стремишься к тому, что недостижимо. — Она говорила слишком быстро, но ей нужно было успеть докончить. — Цели твоего желания не существует. Это призрак, созданный твоим воображением, всего лишь форма, прототип. Ты этого не хочешь замечать…

Она нечаянно наклонила свое блюдце, и оно звякнуло о стол.

— Ты ослеп! Она совсем не такая, как тебе кажется. Если бы ты посмотрел на себя со стороны, ты бы засмеялся…

— Хватит!..

Таггерт стукнул кулаком по столу, и чашка с блюдцем подпрыгнули. Внезапно она почувствовала, что сидит одна в маленькой лодке в открытом море перед приближением бури.

— Ты очень много училась, — заговорил Ной грудным голосом, — но так ничего и не поняла. И меньше всего ты знаешь, что такое настоящая страсть. Кто ты такая, чтобы учить меня? — Ной говорил угрожающе медленно, каждое слово падало как пудовая гиря.

У Фриды, казалось, отнялся язык. Она дрожала и поэтому вцепилась в стул своими длинными узловатыми пальцами.

— Позволь мне напомнить, что испытывала ты, когда я нашел тебя. Так вот, когда я нашел тебя, так же, как нашел всех остальных, помнишь, что ты хотела получить в качестве практики, насколько сильно было твое желание? Полагаю, что не помнишь, потому что твое желание исполнилось. Возможно сейчас ты вспомнишь, на что ты пошла ради своей цели. — Таггерт встал из-за стола и шагнул к ней.

— Ты помнишь, конечно, не так ли? — продолжал он, прекрасно зная, куда надо бить, и попадая прямо в точку.

— Вижу, что помнишь, — зловеще прошептал он, подтверждая страх Фриды перед ее собственными воспоминаниями. Лицо ее побелело от ужаса.

— Я знаю, ты помнишь об этом каждый день, — продолжал он, приближаясь. — Но твое утешение в том, что почти никто больше не вспоминает о нем. Майкл, так, кажется, звали твоего мужа, стал одной из легенд, одним из утопленников, тела которого так и не нашли. Не нашли, потому что тела не плавают — они опускаются на холодное дно, на тысячу футов в глубину. А вода такая холодная, что никакая сила не поднимет их на поверхность.

Теперь Ной навис над ней, его дыхание пахло мокрой золой.

— Только представь себе тела этих утопленников там, глубоко под водой, дорогая моя Фрида. Все те, которые никогда не воскреснут, с широко открытыми глазами, движутся в танце подводных течений. Представь себе среди них своего Майкла, там, на дне озера, скрытого под толщей воды. Вспомни, как ты приплыла с ним на лодке на середину озера и схватила его, как шакал хватает обезьяну, с силой, которую дал тебе я. Я, и никто другой!

Его ладонь упала на спинку стула, как железный крюк. Он наклонился над ней.

Она всегда помнила о том страшном дне. Через двенадцать лет холодное течение воспоминаний все еще заставляло ее дрожать. Она снова услышала крики Майкла о помощи, крики, которые на середине озера Тахо только она одна и могла слышать, стоя во весь рост в лодке, одна, под действием страшной силы Таггерта. Глаза Майкла кричали: она стала такой, какой он никогда прежде ее не знал. Он беспомощно барахтался в воде, раскидывая во все стороны брызги и захлебываясь. Озеро постепенно поглощало его.

— Да, — сказал Таггерт.

Его лицо было в нескольких дюймах от ее лица, он внимательно вглядывался в ее черты, как будто пытаясь обнаружить в них хоть какие-нибудь признаки жизни.

— Я вижу, теперь ты вспомнила!

Он медленно выпрямился и подошел к шкафу, стоящему у боковой стены. Тяжелые железные подсвечники были прикреплены с двух сторон к его передней стенке. Он стоял, отвернувшись от Фриды, но она видела, как он молча прикасается к одному из подсвечников пальцем.

— Когда ты вернулась на берег, — продолжал он, все еще не глядя на нее, — тебя ждал успех, о котором ты до того и мечтать не смела. — Он повернулся к ней лицом. — Разве тогда это не было твоим сокровенным желанием, твоей… навязчивой идеей?

Его пальцы обвились вокруг тяжелого черного литья подсвечника.

— Спроси себя теперь, Фрида, разве желания и поступки не питаются иллюзиями? Разве они не воспламеняются от едва заметных эмоциональных трений? И ты смеешь говорить мне о желании, о навязчивой идее!..

Таггерт все с большей силой сжимал подсвечник, пальцы его побелели.

Неожиданно он рассмеялся резким гортанным смехом, отпустил подсвечник и вернулся к столу. Он смотрел на нее спокойно и пристально.

— Посмотри на себя. Как ты думаешь, что привело тебя сегодня сюда, полную страхов и беспомощную, как дитя? Наверное, твои желания и страсти, а не мои. Неужели, Фрида, ты больше, чем я, пленница своих страстей?

Она пыталась возражать, она хотела собраться с силами и ответить ему, но сил осталось слишком мало. Она могла только молчать, только ждать, прислушиваясь к собственному учащенному дыханию.