Зов Оз-моры (СИ)

– Не унывай, голубка моя! Ну, не стала ты оз-авой… Зато у меня теперь и денежный оклад, и хлебное довольствие. И Васька в товарищи набивается, вмистях с нами мёдом торговать хочет. Чем не жизнь с таким начальником? Всё образуется, Толганя! Нам на дворовую селитьбу выдали аж семь рублей из казны. Просторные хоромы справим, детишек нарожаем…

– Экий ты ретивый! Уж и записаться успел, и серебро получить, и на торг сходить…

– И с древоделами договорился, – добавил Денис. – Изутра они начнут избу нам рубить. Пятистенку.

– Зимой? – изумлённо подняла брови Варвара.

– А чего тянуть-то? Не век же здесь жить. Ежели сейчас сруб поставим, то весной заселимся.

– Не поплывёт наша изба по весне-то? Древоделам лишь бы серебро срубить…

– Изутра погутарим с ними. Хошь, отвезу тебя к ним на санях?

– Изба далече возводится?

– Шагов пятьсот будет, не больше.

– Я уже малость окрепла. Дойду сама. Не буду смешить людей, а то скажут: эка боярыня в слободе объявилась…

Спать в этот вечер супруги легли рано, и обоих сразу же сморил сон. Дениса – от усталости: столько дел переделал! Варвара же просто была слаба, она ещё не оправилась после выкидыша. Едва сомкнув веки, она увидела молодую прекрасную роженицу с серебристыми волосами.

----

[1]Аманатская казёнка – тюрьма для заложников и пленников.

[2] Аборты с помощью настойки пороха практиковались на самом. Трудно сказать, насколько эта практика была успешной.

[3] Стрельцы тогда часто пристраивали своих детей «барабанщиками малыми робятами».

Глава 35. Божественная роженица

Воды у Ведь-авы отошли под утро.

– Буду рожать, как здешние эрзянки, – оправившись после боли, шепнула она Мине.

У богини воды и вправду не было выбора: она не могла отправиться в свой родной мир, ведь для этого ей надо было умереть, а значит, потерять долгожданного ребёнка.

Мина сразу позвал Вирь-аву, которая по ночам дежурила возле их покоев. Дева леса приказала духам деревьев поскорее истопить баню, собрать бортный мёд и целебные растения: богову слёзку, приворот, ягоды можжевельника и малины…

Пока пар был ещё горячим, Мина и Вирь-ава попотели и отхлестали друг друга можжевёловыми вениками, затем вымыли парильню, заварили травы в толстостенном липовом паре и вернулись в избу. Вернувшись в избу, они взяли под локотки Ведь-аву, привели в предбанник, раздели догола и усадили на кадку, из глубины которой поднимался лечебный пар. Набросив две шубы на плечи подруги и оставив мужа роженицы на дежурстве, Дева леса побежала за сельской повитухой – эйдень-авой.

Мина растерянно склонился над женой, воющей в схватках. Он не знал, как принимать роды, и очень боялся, что повивальная бабка опоздает, а потому очень обрадовался, услышав через окошко старческий голос.

– Принеси-ка мне тяльме! Непременно берёзовый.

Это повитуха отдала приказ богине леса. «Ой, что сейчас будет, что будет! Не знает глупая бабка, с кем говорит!» – с ужасом подумал Мина. Однако ничего страшного не произошло. Вирь-ава покорно сбегала в баню за веником.

Неразборчиво нашёптывая какое-то заклятье, эйдень-ава схватила тяльме и, волоча его по земле, три раза обошла баню.

– Круг надо очертить, чтобы в парильню не проникла нечистая сила, – сказала повитуха лесной богине и, встав на пороге, принялась петь шкай мору в честь Ведь-авы. Она громко просить богиню воды помочь роженице поскорее освободиться от бремени. Ведь-ава, услышав её, засмеялась, хотя и мучилась в этот миг от резкой боли.

– Чего это ты, Марё? – полюбопытствовала эйдень-ава.

– Когда смеёшься, легче судорогу терпеть,

– ответила Дева воды.

– Распарила паду? – спросила повитуха. – Теперь иди в парилку и ложись на полок.

В парильне было сыро, тесно и тепло, как в материнской утробе. Утренний свет едва пробивался через закопчённое и запотевшее слюдяное окошко. Липовые доски полока, которые были такими свежими и белыми девять месяцев назад, потемнели и местами потрескались. Вирь-ава бросила на них шубы, накрыла их простынёй и уложила Деву воды.

Эйдень-ава вошла в парильню с большим мешком, наполненным сухим хмелем. Она сняла с роженицы крест, кольца и серьги и расплетала ей косы. Встав над Ведь-авой, она начала вытряхивать из мешка ароматные лёгкие шишечки, разминать их пальцами и подбрасывать под потолок, приговаривая: «Ливтяк кода комоля! Ливтяк кода комоля!»[1].

Лёгкие, как пушинки, лепестки хмеля полетели по пространству парилки, покрыли толстым ровным слоем деревянный пол, осели на теле роженицы, на головах и плечах Мины, Вирь-авы и повитухи.

Разбросав весь хмель, эйдень-ава приказала Мине встать возле полока, а роженице спуститься на пол и три раза проползти между ног мужа.

– Тяжело? – спросила повивальная бабка. – Терпи! Легче будешь рожать, девочка.