Зрячая ночь. Сборник

— И не такое. Уж поверь. Если любишь человека, если породнился с ним… То все простишь. — Дед покачал головой, кашлянул, вспоминая что-то свое. — И тебя Мишка простит. Ты, главное, не дави на него.

— Он меня видеть не хочет, дедушка. — Я судорожно вдохнула, сдерживая новый приступ плача. — На звонки не отвечает… Он меня ненавидит…

— Ненависть, Тось, слишком сильное слово. Никогда его не произноси без повода. Мишка парень разумный. Погорюет и простит.

Дедушка сидел рядом, мягкий и теплый. Встревоженный и грустный, но живой. Я точно помнила, как поднималась и опускалась его грудь в полосатой рубашке, когда он поднялся, подошел ко мне и обнял.

— Горюшко ты мое. Вон, дрожишь вся. Надо себя в руки взять. Будет ночь, будет и новый день.

— И что мне делать завтра? — Я прижалась щекой к его плечу, вдохнула запах дома, и от него мне еще сильнее захотелось плакать. — Как теперь вообще жить, дед?

— Как, как?.. — Он помолчал, раздумывая. — Может, поехать тебе куда-нибудь? На время, а?

— Поехать? — предложение было неожиданным, но оно походило на выход. — Может, и правда, а? В деревню, например…

Я даже представила себе, как заживу в старом доме, расчищу садик, посажу цветы, буду есть яблоки прямо с ветки. Но дед вдруг отстранил меня, словно я сказала глупость.

— Зачем в деревню? — Он нахмурился и стал похож на рассерженного старого пса. — Придумала тоже… Глухомань эта.

— Мне и нужна сейчас… глухомань. Чтобы ни одной знакомой рожи, тишина и покой… Дед, давай я в деревню поеду. Там же дом, там же хорошо…

— Ничего там хорошего нету. Одна алкашня по кустам шастает.

Это было грубо. На самом деле грубо. И дедушка это понимал. Я сжалась от стыда под его суровым взглядом. Дура дурой, решила, что жизнь в спивающейся глубинке подойдет, когда у самой проблем с алкоголем хоть отбавляй.

— Да, дурацкая идея… Прости…

Дед тут же обмяк, подобрел, придвинулся поближе.

— Вот и правильно. Нечего в темный час ехать туда, где своей темноты достаточно. Лучше, Тоська, езжай в Москву, а?

— В Москву? — Я недоверчиво посмотрела на деда, тот улыбался.

Столица была в восьми часах езды на поезде. Шумная, китчевая, большая, и от того способная подарить мне одиночество.

— Ну да. Будешь там ходить, вдохновляться. — Он откинулся на спинку стула, словно уже видел, как я брожу по улицам, тонущим в огнях. — Книжку свою напишешь, а?

Дед знал, что я мечтаю писать. Еще в школе помогал мне с сочинениями и хвалил за красивые обороты. Он даже уговаривал маму отдать меня в филологический, но здравый смысл взял вверх. Со школьных пор я так ничего путного и не написала. Мне хотелось думать, что причина всех бед, случившихся со мной после, скрывалась именно в этой нереализованности большого таланта. Иногда я представляла, как отпущу своих демонов на бумагу, посвятив им целый роман. А после они оставят меня в покое. Мечтала и заливала в себя рюмку, салютуя канувшим в небытие годам, проведенным в финансовой академии.

— В Москву, значит… — Я потерлась щекой о плечо, кожа чесалась от соли. — На это деньги нужны, дед…

— Так я дам. — Он улыбнулся. — Уж на месяцок тебе хватит.

И я уехала. Даже не попрощалась ни с кем как следует. Была уверена, что вернусь через месяц. Но первая же попытка начать роман вылилась в знакомство с директором заведения, куда я пришла выпить кофе и сотворить шедевр, посвященный дерьму, бурлящему внутри. Так месяц стал годом, а заведение — местом, где я научилась свои тексты продавать. Продавать, но не жить ими. А демоны так и остались со мной. Куда им было деваться?

О том, что на первых порах дедушка придумал и оплатил мой побег, не знал никто. Даже Мишка, уже через полгода простивший свою беспутную сестрицу. Даже мама, которая, кажется, знала все и обо всех. В их глазах мой отъезд остался первым серьезным решением, поводом хоть немного, да гордиться мною. Если бы, мои дорогие. Если бы. Так что ни мама, ни Мишка не слышали разговора в кухне. И слова, сказанные дедом, которые я успешно забыла, чтобы вспомнить в день возвращения, они тоже не слышали.

— Нечего в темный час ехать туда, где своей темноты достаточно, — сказал дед, не пуская меня в деревню.

А после уехал туда сам. И было в этом что-то до боли странное, до чесотки неправильное. Что-то, в чем необходимо разобраться.

— А дом, мам? Что с домом? — невпопад спросила я, обрывая мамин умиротворяющий монолог.

Она удивленно замолчала, моргнула, беря паузу, и снова натянула на лицо маску спокойствия.

— Так полгода мы в наследство вступали. Теперь нужно его продать, наверное…

— Я бы посмотрел вначале, — вставил Мишка, не отрываясь от противня с благоухающей картошкой. — Может, там что путное? Перестроили бы… Ну или продавать, конечно… Деньги не лишние.

— В любом случае туда ехать. — Мама пожала плечами. — Вещи разобрать. Повыкидывать там все. Только снимки дедовские заберем, да?

Я рассеянно улыбнулась, вспоминая, как любил дед свой старый, черно-белый еще, фотоаппарат. Носился с ним, как с писаной торбой, щелкая все кругом по поводу и без. Не коробки — целые чемоданы снимков хранились на антресолях, в сарае и гараже.