Зрячая ночь. Сборник

— Это память, — приговаривал он, пристраиваясь для очередного снимка. — Так что не вертись, пожалуйста, Антонина.

И я не вертелась.

— Значит, поедем. — Собственный голос прозвучал для меня неожиданно и громко. — Прямо завтра, как думаешь, Миш?

— Поехали. Тебе проветриться хорошо будет. Да и мне тоже. Мам, давай с нами?

— Вот уж нет. — Мам потерла переносицу. — Дом этот на меня только жуть нагоняет. А в пятницу родительское собрание. Вы уж давайте без меня, а я к субботе приеду. Оттащим старый хлам на помойку и позвоним риэлтору.

— Отлично, — Мишка кивнул. — Значит, с утра и двинем. Давайте уже картоху делить. Чур, вся моя.

2

А утром у Миши сломалась машина.

Мы загрузились в нее, почти вернув свой детский, радостный настрой, с которым обычно отправлялись в путешествия. Маму мы должны были подбросить до школы, она мурлыкала себе под нос какую-то песенку, нарезая нам хлеб с сыром в дорогу. Миша брился в ванной, шумел водой, фыркал, как заправский морж, и брызгал в меня холодными каплями, когда я пробегала мимо.

Все это могло показаться наигранной картиной. Но нам и правда было хорошо. До самой ночи мы сидели за столом и вспоминали. Дедушку и мамино детство, дедушку и его причуду фотографировать все кругом, дедушку и его любимые фильмы, книги, сорта чая, дедушку и разношенные ботинки из мягкой кожи.

— А помните?.. — перекрикивали мы друг друга, разражаясь хохотом.

А помните, как дед привез с дачи подстреленную кем-то куропатку и выхаживал ее на балконе, а потом отпустил в лес? А помните, как она кусалась и отчаянно воняла, сидя в старом тазу? А помните, как Мишка боялся идти в шестой класс, потому что уроки в разных кабинетах? Дедушка целую неделю караулил его в фойе и отводил куда нужно. А помните, как мама заболела ветрянкой после вторых родов? Дед мазал ее зеленкой и дул на каждую язвочку, не позволяя чесать. А помните, как он заставлял всех кататься на лыжах, пока сам не засадил себе огромную занозу и не плюнул на эту идею? А помните, как я целый год просила называть себя исключительно Антонина, чтобы порадовать дедушку, выбравшему для меня это имя?

А помните? А помните? А помните?

Сколько жизни скрывается за этим вопросом. Только самые близкие на самом деле помнят. Только они могут разделить груз памяти, а значит и потерь, чтобы тот не раздавил человека, чтобы человек его сдюжил.

А помните?

Именно этими «помните» считаются прожитые годы. Именно так очерчивается круг тех, с кем эти годы и были прожиты.

Сколько бы ни случалось дерьма в нашей семье, но каждый из нас помнил. Каждый хранил в себе воспоминания, словно дедовские снимки в тяжелом чемодане. Той ночью мы листали их, не скрывая, какую боль может доставить удовольствие вспоминать, разглядывать родное лицо, которое больше никогда не увидишь.

И пока мы говорили, перебивая, смеясь и, кажется, плача, путаясь, теряя себя в омуте памяти и общей жизни, я начала отпускать. Деда, свою обиду и беды, случившиеся с нами. Мне вдруг на самом деле стало легче.

И я расслабилась. Оттого, когда машина чихнула и заглохла, не выехав из двора, во мне хватило сил, чтобы предложить:

— Ты чинись тогда, Миш, а я на поезде сама доеду!

Лицо брата тут же окаменело. Слова не успели прозвучать до конца, а я уже жалела о сказанном. Мама притихла на заднем сидении. Мишка вцепился в руль побелевшими пальцами. Машина равнодушно мертвела под нами.

— Зачем? — стараясь говорить спокойно, спросил Миша. — В субботу вместе и поедем. Не надо сегодня.

— А я хочу.

Собираясь домой, я обещала себе, что буду сдерживать гнев и обиду. Каждый недоверчивый взгляд, каждый звонок-проверка, каждое едкое слово от близких я заслужила и отчетливо понимала это. Но то как брат, который был старше меня на жалких восемь лет, смотрел мимо, цепляясь за руль, не желая отпускать меня всего-то на два дня, вызвало глухую злобу.

— Там пустой дом, может уже бомжи какие-то поселились… А ты поедешь одна? Бред.

— Это дом нашего дедушки. Я была там тысячу раз. И сегодня поеду в тысяча первый. — Мой голос опасно зазвенел, я сама не ожидала от себя такой злости, но поворачивать назад было поздно.

— Тось… — примирительно начал Мишка, но это меня взбесило еще сильнее.

— Я у тебя разрешения не спрашиваю! — И потянулась к дверце, чтобы выйти.

Мама продолжала молчать. Даже не оборачиваясь к ней, я чувствовала, как напряженно она смотрит то на меня, то на брата, решая, чью сторону принять. Но уж я-то знала, кто для нее вечно правый ребенок, а кто — приносящий беды своей глупостью. Только не в этот раз. Я дернула за ручку, дверь осталась закрытой.

— Открой мне, — процедила я.

Мишка не ответил. Он смотрел перед собой через лобовое стекло и только дышал глубоко и часто.

— Тось, мы поедем завтра, не надо скандалить на пустом месте.

— Я не скандалю. Я прошу. Открой. Мне. Дверь. — Помолчала, но добавила: — Пожалуйста.

— Что ты рвешься туда? — Брат щелкнул ремнем, освобождаясь, и повернулся ко мне. — Деда там больше нет. Там ничего уже нет. Только фотки старые. Поедем в субботу, заберем… И все. Не нужно пытаться вернуть то, что уже ушло.