Зуб мамонта. Летопись мертвого города

— Знаю я это немножечко, — проворчал Енко, выбрасывая из ствола дымящуюся гильзу. Но сжалился, сходил за водкой и плеснул в пластмассовый стаканчик. Выпил старик, сморщился, вырвал из сугроба горсть снега и зажевал горечь.

От распластанного ножом тела сладко пахло плотью и навозом.

— Что же ты говорил, что яловая, — укорил Енко старика, — вон и теленочек. — Он посмотрел на Руслана и усмехнулся: — А ты думал, из чего бифштексы делают? Думаешь, мне приятно на это смотреть? Сидел бы я сейчас в спортзале со свистком в зубах… Да. А что делать? Мужик обязан кормить семью. Я нашу нищету не понимаю. Что это за мужики, если не могут обеспечить семью? Если надо, я бы и в киллеры пошел, чем на жизнь жаловаться и смотреть на пустые тарелки. Согласен? Поторапливайся, дед, нам еще ехать и ехать.

Досадно, что он так груб в своих суждениях. Но еще досаднее, что прав.

Старик снял шапчонку и утер ею потное бабье лицо, обнажив лишенный растительности, морщинистый затылок. Поодаль, принюхиваясь, стоял тощий пес. Ноги его в нетерпении подрагивали. Ноздри жадно ловили запах крови, смешанный с запахом пороха. В низко опущенной голове и поджатом хвосте было что-то от гиены.

Руслан смотрел на розовое мясо, на отделенную от туловища голову. Противоестественная, жуткая красота убийства, от которой слегка подташнивало, но отвернуться не было сил.

— Ну, дед, ты до весны будешь вошкаться, — Енко отобрал у старика нож и принялся отделять от освежеванного трупа ногу.

— А ты чего стоишь? Относи в кузов, — сердито посмотрел он через плечо на Руслана, отпихивая отчлененную ляжку.

Мясо было теплым и скользким. Руслан ухватил ногу за копыто и поволок к машине.

— Фартук надень, — крикнул вслед Енко, — не хватало еще кабину испачкать.

— Требуху заберете? — с надеждой на отрицательный ответ спросил старик, пытаясь прикурить красную самокрутку трясущимися окровавленными руками. Пальцы его при этом были расставлены совершенно по-дамски.

— Забирай, — милостиво разрешил Енко и бодро пробасил голосом Высоцкого, — эх, не пробовал я суп из требухи! И на фиг мне это нужно?

Тяжело переваливаясь по целине, грузовик, до верху набитый расчлененными трупами коров, выезжал на проселочную дорогу. Старик тащил по белой степи к селенью без садов и огородов шкуру Маньки, груженную ее перламутровыми кишками и отрезанной головой. Тощий пес жадно пожирал снег, набрякший кровью.

— Жалко стариков, — поморщился Енко, — считай, задаром свою Маньку отдал. А что делать? Нам с тобой тоже навар нужен. Бизнес есть бизнес. Пожалеешь — сам требуху будешь жрать. Согласен? Руслан молчал. Енко остановил машину. Открыл дверцу и замахал початой бутылкой водки:

— Деда! Помяни свою Маньку, — и бросил бутылку в мягкий снег. В молчании проехали они несколько километров. — Лучше с барымтачами дело иметь, — поделился своими мыслями Енко. — Всю душу эти старики вымотают.

— С барымтачами? — спросил Руслан.

— А я их не осуждаю, — сказал Енко мрачно, — каждый зарабатывает, как умеет.

Гул мотора убаюкивал. Руслан посмотрел в окно на вечернюю степь и затерянную вдали деревеньку. Привычная картина. Два сугроба вдоль дороги. За сугробами — дома без особых примет. Дымы над трубами. За домами лишь утонувшие в снегах плетни и белая пустота. Кромка леса у горизонта.

Слово «Полярск» на дорожном указателе было перечеркнуто, а ниже прыгающими корявыми буквами написано от руки: «Степноморск».

— Полгорода — земляки, — объяснил повеселевший Енко, — нашего брата, северного казаха, здесь ценят. Пахарей везде ценят.

В морозной дымке, как на старинной фотографии, проявлялся город. Дома его, обороняясь от враждебной природы, выстроились кругом. Он напоминал фургоны американских переселенцев, готовых защищаться от набега индейцев. Вдали, где мгла неба сливалась с планетой, горели багровые факелы.

— Вот таким и был когда-то наш Степноморск, только без этой гари, — сказал Енко с неожиданной грустью. — Здесь все эти лещенки, винокуры бывают чаще, чем в Москве. Нефть. Деньги. В средней школе народные артисты выступают. Да я бы и в бане пел арию Ленского, лишь бы платили. Тебя сейчас у Мамонтовых высажу, а сам к Салману заеду, разгружусь. Вот передай пакет. Скажи — пусть пельмени готовят.

Руслан дышал, как перед прыжком со скалы. Было весело и страшно. Еще чуть-чуть — и он увидит знакомые лица. Но среди этих лиц ему больше всего хотелось увидеть одно. Он позвонил в дверь. И первой, кого он увидел, была Света.

— Мама, Руслан приехал! — крикнула она и бросилась ему на шею.

— Я с мороза. Простынешь, — сказал он чужим голосом.

В одной руке банка груздей, в другой — заледеневший кусок мяса. Ресницы склеены льдом.

В коридор выходили три двери. И все они разом открылись. Из одной вышли Тучки, из другой — Мамонтовы, из третьей — незнакомые люди. Все улыбались. Всем приятно было видеть земляка и не терпелось услышать, что такого необыкновенного случилось на родине. В коридоре стало тесно, как в лифте.

— Дайте человеку раздеться, — солидно распорядился Индеец, один сохранивший хладнокровие, и оттеснил Свету от Руслана. — Ты с кем приехал?

— С Енко.