Зубы Дракона

Ирма всё больше и больше приходила к мысли, что ей нравится английское отношение к жизни. Англичане были эмоциональны, как это можно было скоро заметить, но были сдержаны и выражали свое мнение спокойно, даже иногда недоговаривая. Они не повышали голоса, как это делали многие американцы, или не жестикулировали, как французы, или не бахвалились, как немцы. Они имели длительный опыт управления, и считали его дарованным свыше. Но в то же время они были готовы рассмотреть другую точку зрения и выработать компромисс. Особенно это касалось континентальных дел, где они стремились стать посредниками между французами и немцами. Дени де Брюин говорил: «Vraiment[122], они всегда щедры за счёт французских интересов!»

Конференция по ограничению вооружений по-прежнему заседала в Женеве, по-прежнему шли пререкания, демонстрируя нежелание каждой страны доверять любой другой, или уступить, если это может стать выгодным конкурирующей нации. Рик, социалист, охарактеризовал их так: «Дело не в том, что им не хватает рынков, они не могут договориться, как разделить их». Джесс Блэклесс, коммунист, заметил: «Они, как потерпевшие кораблекрушение на плоту, у которых кончилась еда, все знают, что кто-то должен быть съеден, но кто согласится стать первым?»

Так как между англичанами и французами часто проводились приватные встречи, то Париж постоянно посещали британские чиновники. Рик привел некоторых из них во дворец на чай и на танцы, и именно для этого Ирма хотела использовать дворец. Она прочувствовала, что получала что-то от своих денег, конечно, она не могла использовать такую грубую фразу. Среди тех, кто пришел, был лорд Уикторп, которого она встречала в прошлом году в Женеве. Он занимал какой-то ответственный пост, и разговаривал с Риком и Бэддами, как с посвященными. Ирма внимательно слушала, потому что ей, как хозяйке, следовало что-то говорить, и она не хотела попасть впросак. После она просила Ланни объяснить то, что она не поняла. Кстати, она заметила: «Я хочу, чтобы ты мог принимать вещи также взвешенно, как это делает Уикторп».

«Дорогая», — ответил он: «Уикторп британский аристократ и находится здесь, чтобы бороться за интересы империи. Он получил всё, что хотел, поэтому, естественно, он может принимать вещи легко».

— Разве ты не получил то, что хотел, Ланни?

— Совсем нет! Я хочу лучшей жизни для всех людей, которые не живут в Британской империи, и для многих, живущих в империи, которых Уикторп не брал в расчёт.

— Но, Ланни, ты слышал, как он говорил: «Мы теперь все социалисты».

— Знаю, дорогая, это формула. Но у них своё определение этого слова, и оно означает, что Уикторп будет управлять и решать, что должны получать рабочие. Что будут платить обитатели трущоб в Ист-Энде владельцам земли, и как эксплуатировать крестьян в Индии и негров в Южной Африке, чтобы обеспечить роскошь для держателей британских облигаций.

«О, Боже!» — воскликнула потенциальная salonniere». — «Кто захочет приходить к нам, если ты будешь так говорить?»

VII

Ланни интересовали мнения этих официальных лиц. Они уселись в роскошной библиотеке дома, арендованного его женой. И Ланни слушал, как Рик обсуждал нацистское движение с Уиктор-пом и его секретарем, Реджи Кэтледжем, который также был его двоюродным братом. Их взгляды не стали новостью для Ланни, его отец, разъяснил их, когда он был совсем маленьким мальчиком. Руководящие классы Великобритании проводили постоянную политику, никогда не разрешать одной стране стать достаточно сильной, чтобы доминировать на континенте. Независимо какой может оказаться эта страна, они бы поставили перед собой задачу взрастить ей конкурента в качестве противовеса.

Уикторп не любил ни нацистов, ни то, что они делали, но и не ругал их. Он просто сказал, что они были шайкой хамов. Он считал само собой разумеющимся, что их фантастические обещания были сделаны только для получения власти. «Это всего лишь политика», — сказал он, и не беспокоился, считая, что хамы могут говорить то, о чем никогда не думали. Англичане слушали с интересом, как Ланни встречался с Гитлером, И даже задали ему несколько вопросов, но, в конце концов, остались при своем мнении.

«В нашей общественной жизни всегда было много сумасбродов», — сказала его светлость. — «Ты и я слишком молоды, чтобы помнить, как старый Джон Бернс бывало неистовствовал в своих выступлениях на Трафальгарской площади, но мои родители ходили послушать. Спустя много лет после этого можно было встретить старину в Нью-Реформ-клубе и услышать, как он рассказывал об этом, вряд ли он мог говорить о чем-нибудь еще».

«Он был трезвенником, но лицо его было красным, как у индюка», — добавил Кэтледж.

«Гитлер не пьет тоже», — сказал Ланни. но его собеседники, казалось, не придали этому никакого значения.