Звать меня Кузнецов. Я один.

(Из справочника этих авторов «Современные русские поэты», М., 1997).

Агеносов Владимир Вениаминович

(р. 1942) — автор многих школьных учебников по литературе. Профессор Московского педуниверситета.

Анкудинов Кирилл Николаевич (р. 1970) — критик. В 1996 году он вместе с Виктором Бараковым выпустил первую книгу о Юрии Кузнецове. Преподаватель университета в Майкопе.

Уставших, вышедших живыми из свинцовых вод литературного донорства, — единицы, таких матёрых гигантов, как Владимир Цыбин и Юрий Кузнецов. Но Юрий Кузнецов — это как бы Ельцин русской поэзии. И не каждому пьющему секретарю обкома дано быть пьющим президентом.

Лев Котюков

(Из книги «Демоны и бесы Николая Рубцова», М., 1998).

Котюков Лев Константинович

(р. 1947) — поэт. Во второй половине 60-х годов он учился вместе с Юрием Кузнецовым в Литературном институте у Сергея Наровчатова. В 1976 году поэт выпустил в Москве первый сборник «Синие перегоны», предисловие к которой написал Наровчатов. Правда, известный мастер всего-то и смог процитировать из своего ученика две корявых строчки: «Легко мне нести своё чело, а душу — не очень легко».

О том, как развивались отношения Кузнецова с Котюковым, отчасти можно судить по переписке Кузнецова с другим поэтом — Виктором Лапшиным. 16 декабря 1988 года Кузнецов написал Лапшину: «Немного насчёт Котюкова. Я разорвал полгода назад всякие с ним отношения. Я его много раз предупреждал раньше, чтобы он не ныл и не злобствовал по любому поводу, ведь так можно испортить характер. Он свой характер испортил вконец, бесповоротно. Как только он входил ко мне в дверь, то первое слово начинал с нытья. Я как-то его встретил, упреждая: „Лёва, молчи. Не начинай разговор с нытья“. „Хорошо“, — сказал он и тут же, в секунду, стал ныть и злобствовать. К тому же он стал дельцом. Я не стерпел и выгнал его. Он стал меня называть негодяем, так мне передавали. Бог с ним».

Поэзия Юрия Кузнецова — поэзия странных, тёмных, для читателя погибельных, как для самого поэта посмертных будто уже видений, в ней весь вещный мир почти уже разложился. А от его предметов остались гротескные, ублюдочные (в смысле стихотворения «Недоносок» Боратынского) идеи и болезненные образы. Она и существует одновременно в двух смысловых планах: патетика и гротеск, трагедия и злая от безнадёжности и непоправимости бытия ирония двоятся в пытающихся найти правильный фокус глазах и меняются в зависимости от напряжения зрачка и угла вашего зрения — так играют объёмом геометрические парадоксы, когда внутренняя сторона фигуры оборачивается вдруг внешней, а выпуклый предмет одновременно и вогнут… Жизненная, бытовая реальность в поэзии Кузнецова по преимуществу ущербна, не правильна изначально — мир ухнул в бездну и рассыпался в прах. В нём не осталось не только родины, но и вообще земли под ногами, в нём свищет мировая пустота, заполнить которую может разве что реальность мифопоэтическая, на создание которой и направлена поэзия Кузнецова… Стих Кузнецова — всегда пример невозможного, фантасмагорического сочетания какой-то доисторической, стихийной и дикой образности с современной ясностью классических форм русского стиха. И при этом нет, кажется, в русской поэзии настоящего времени поэта более простодушного и в то же время более «себе на уме», более неосторожного в высказываниях, но и тщательного в выборе слов, более неумственного и одновременно философски глубочайшего, метафизически напряжённейшего.