Зверь лютый. Книга 22. Стриптиз

Детинец был срыт, ров засыпан. Разобраны и засыпаны те ямы-душегубки в посаде, которые они называли своими домами. Укрепления "Окольного города" - остались, не было повода разрушать. А сам городок и сельская округа застраивались и заселялись заново. Семьями из мари и эрзя, мокши и шокши, рязанцев и муромцев, московских литовцев и булгарских освобожденцев... Русскими людьми. "Стрелочниками".

Сам процесс реформирования этого анклава - оказался очень познавателен. Была наработана технология реализации "Каловой комбинаторики" применительно к русскому городку и сельской круге. С выделением двух типов добровольцев - "с вещами на выход" и - "в землю обетованную", с упреждающей изоляцией элиты и наиболее "авторитетных" персонажей, с временным закрытием церквей... вплоть до подчистки местности силами уже новосёлов.

Сформировалась группа людей - носителей такой технологии, которая, с моей подачи, получила название "команда ликвидаторов". Или - "могильщиков феодализма".

Городец Радилов был первым русским городом, взятым под мою руку. Не тукым, не кудо, не вели - город с сельской округой. Кабы не этот опыт - позже, войдя в Русь, в коренные земли - много бы ошибок наделал. Большой кровью несуразицы мои обернулись бы. А так... всё ж по-менее.

Ясно увидал я: власть местная - всегда, вся - мне враг. Кто из вятших "спит на топоре" - тот войной пойдёт или тайно извести попытается. Кто норовом тих или к миру привык - будет шипеть, злобиться, гадить исподтишка. С дальними иными, вроде боярина Гороха Пребычестовича в Гороховце, можно и миром дело вести. Пока он и выгоду от моих приказчиков получает, и опаску от Боголюбского имеет. Но чуть я в силу войду, чуть мои земли ближе придвинутся - в горло вцепится. Не потому, что он - плохой, а потому, что я - другой. Что дела мои - им во вред. Потому что от меня - перемены. А им - того не надобно. Им мои новизны - нож к горлу.

Я про иного и не думаю, никакого зла на него не имею, а ему, от дел моих, уже тошно. Уже мечтается "Зверя Лютого" закопать да и жить по-прежнему. Как с дедов-прадедов бысть есть.

И второе: люд простой, народишко - тоже против меня. Как та Буйна Суздалева. Пойдут убивать и умирать. За власть. Для который они - быдло. Против пользы своей пойдут, ибо её не разумеют.

Один зверь лесной мне в чащобах радуется. Что охоту запретил. А люди-то... злобятся.

Дружина вернулась из похода, Хохряковича кинули в застенок. Он и не запирался. Юлил, канючил, вымаливал... Всё, примерно, как я представлял.

Чудака взяли на чужой жене. А чего ж нет? Что с того, что не своя? А всё едино - сла-аденькая. Тут пришёл муж. Как в анекдоте, но по жизни. В потасовке Хохрякович разбил мужу нос.

Тот тут же, с соседями, отволок героя-любовника к воеводе на суд. Вира "за нос" по "Русской правде" не неподъёмная, но... Бабёнка вопила, что он её изнасиловал. Удвоили. Кафтан на муже порвал - добавили. Вкинули в поруб. Дали ощутить близость калёного железа и... необратимых последствий для здоровья. Поманили альтернативой:

-- Послужишь мне - отпущу на все четыре стороны. Русь-то велика. Уйдёшь, к примеру, в Новгород. А там-то... с полной кисой... Заживёшь богато-счастливо. А если "нет"... Славно ль в Волге быть утопимому?

Хохрякович сдавал всё, что знал. К счастью - знал он не про всё. Какие-то слухи о братстве точильщиков до него доходили. Он попытался разговорить напарника. Тот удивился - этот перепугался. Люди Радила паренька попытались тихонько прибрать. Взяли, а он вырвался - кое-чему ребятишек учат. Была свалка. "Убит при попытке к бегству".