Зверь лютый. Книга 22. Стриптиз

Сигурд морщится, плямкает, уходит к своим. В два негромких рычания приводит нурманов в чувство - начинают вытряхивать барахло. Поглядев на них, на радующегося Салмана с обнажённым полуторником на плече, рядом с напряжённой, натянутой как струна Елицей, начинают разбарахлятся вадавасы. Потом - черемисы.

Мне плевать на то, что называют - "закон войны". Ничего, взятое на поле боя, не стоит жизни. Твоей личной жизни, воин. Позорная смерть мародёра под топором... Ты за этим сюда пришёл?

Я просто знаю, как стремительно, за неделю, советские войска, вошедшие в Польшу, перестали подбирать чужие вещи. После нескольких подрывов на заминированных немцами игрушках и чемоданах. Как прекратились грабежи и изнасилования в Восточной Пруссии. После полусотни "расстрельных" трибуналов Рокоссовского.

Пример - нагляден. Всё взятое в бою и после - сваливают огромной кучей в середине лагеря. Мой завхоз, притянутый за шиворот прямо к лицу, посмотрев сблизи в мои бешеные глаза, перестаёт визжать и радоваться. Спокойно, негромко, изредка нервно оглядываясь, организует сортировку трофеев.

Всё это - будет отдано бойцам. Публично. Со словами благодарности, восхваления их храбрости, стойкости. "С честью". Награда. А не - цап-царап пока никто не видит. Согласно проявленному мужеству. А не по ловкости "в хапке".

...

Мы простояли на месте только два дня. Потом двинулись домой, в Эрзянь Мастор. Невозможно оставаться - волки. Ночью хруст стоит - жрут мертвяков. Туча воронья постоянно кружит. Орёт. И - гадит.

Чуть-чуть полона, чуть-чуть овец. Чуть больше коров. Под тысячу некормленых коней. В волокушах, под вьюками. Верховые - мои да единичные выдающиеся личности.

Отпустили десятка три половцев - мужчин и женщин, кого отобрал Сурьбарь. Дали им коней, чуть корма, пики... Скачите.

Вояки сначала страшно возмущались. Я прямо спросил:

-- У их хана - бойцов втрое. Кто-то хочет новой войны?

Сурьбарь ускакал недалеко: в нескольких верстах от края "воронки" на него налетел отряд из числа бежавших с поля битвы половцев Башкорда. Я уже говорил: ошмётки разгромленного воинства опасны не для противника - для своих.

"Битые" были полны лютой злобы. За свою уверенность в победе, в неизбежности обретении чести и славы - перед битвой, за свой страх смертный и подленькое чувство облегчения "а я вот спасся" - после неё.

Очередные "обманутые ожидания". В очень болезненной форме.

Неутолённые желания - убивать и мстить, приобретённые - страх и стыд искали выхода. И обратились в злобу на Сурьбаря:

-- А! Вот они! Они - из чужой орды! Они нас предали!

То, что мы их отпустили, дали коней, кое-какой провиант, оружие - послужило убедительным подтверждением измены.

Сурьбарь сумел выскочить из схватки с тремя людьми. С не засохшими - замёрзшими на ледяном ветру сабельными ранами прискакал к Боняку. Хан внимательно выслушал, сочувственно ахая по-расспрашивал. И созвал подханков.

-- Ай-яй-яй! Хан Тенгри отвернул своё лицо от жёлтого народа! Но мы напоим наши сабли кровью негодяев! Мы отомстим!

-- Ура! А кому? Русским или мордве?

-- А эти-то причём? Покойный Башкорд собрал своих людей и повёл их в битву. Был бой. Башкорда побили. Бывает. Не всегда Хан Тенгри даёт победу своим детям. Вожди противников - умные, благородные люди. Они воюют только с Башкордом, они отпустили наших людей. Но люди из той орды - стервятники. Они напали на наших людей. Которые были на их стороне в битве. Больные собаки. Ш-шелудивые псы. Таких - убивают. Чтобы нормальных не искусали.

Через две недели после битвы на Земляничном ручье хан Боняк пришёл громить уцелевшие становища орды Башкорда. Одни успели убежать по пути, которым прошёл осенью Куджа - на восток к Волге. Другие - на юг, где по правым притокам Донца кочуют две орды потомков Шарукана. Кто-то сумел войти в курени Боняка или его союзников-беруковичей. Иных продали работорговцам. Остальных... съели волки в голодной и промёрзшей степи.

Глава 473

Рассказ о маленьком рабёныше Алу, пропавшем в Черниговском походе, давно оплаканном, заочно похороненном, оставшемся лишь кусочком светлой памяти, который, как оказалось, выжил, вырос в достойного отрока, в одного из предводителей, со слов Сурьбаря, новой загадочной силы где-то на Севере, взволновали сердце старого хана.

Встреча с Сурьбрарем взволновала и Алу.

-- Ты хочешь съездить к отцу?

-- Я... не... да. Очень хочу! Очень! Но... он... ты...

-- Поезжай. Тебе это важно. Если тебе будет хорошо - я буду рад.

Я - это я и мои люди. Мы должны быть счастливы.

Весной Алу отправился в Степь с нашим торговым караваном. Старый Боняк был рад. Смущался, фыркал в усы, непрерывно мял бороду, пытался скрыть свои чувства, но... радовался. Вернулся его младшенький, самый любимый, самый близкий сын. Вернулся из темноты. Из неизвестности. Из смерти.

Вернулся не ободранным нищим бродягой, подползающим к юрте богатого родственника в надежде на объедки.