Звериное царство

После похорон Элизы Анри отрекся от могилы: он никогда не украшал ее цветами, не водил на кладбище сыновей. Мальчики знали надгробие в лицо и поначалу держались от него на расстоянии, но потом начали выпалывать сорняки, выкорчевывать корешки молодых кустиков и деревьев, обосновавшиеся вокруг стелы. Они осторожно (не дай бог поцарапать камень!) счищали лишайники – и никогда ни слова не говорили Анри, как молчали о платьях в шкафу и заветной шкатулке.

Пока они учились в школе, Анри часто, под предлогом какого-нибудь дела в деревне, приходил к ограде и наблюдал, как сыновья играют во дворе во время перемены.

«Друзья бесполезны, рассчитывать можно только на семью».

Он с самого начала не скрывал от них, что не доверяет окружающему миру. Анри – мизантроп, он открещивается от любой идеологии, презирает политические идеи, взгляды и дела. Он всегда сторонился узаконенных государством принципов обучения и социализации личности. Анри верит только в себя и ценность труда. Он не интересовался школьными успехами сыновей – считал, что этим следовало бы заниматься женщине, матери. И вообще, пусть научатся читать, писать, считать – другие знания в жизни не потребуются. Анри забирал сыновей из школы, как только каждому исполнялось шестнадцать: нечего время терять, пусть целиком посвятят себя работе на ферме.

«Здесь, во всяком случае, делаешь свою работу, и над тобой нет начальников, гордишься достигнутым и никого не подмазываешь. Мы семья. Клан».

Однажды утром, в июле, Жоэль остался в свинарнике, Анри отправился инспектировать Долины (так они называют свои поля, засеянные зерновыми и кукурузой), а Серж вернулся домой. Разулся, пошел на кухню, открыл шкафчик, достал бутылку виски, сделал большой глоток и принялся наполнять фляжку. Закончив, слизнул каплю и успел спрятать «Джонни Уокера» до того, как на пороге появилась Габриэль. Серж мгновенно почувствовал спиной враждебное присутствие – чужой страх, окрашенный недовольством.

– Не хочешь спросить, как она?

Серж не отозвался, взял старую зубную щетку и начал чистить ногти. Мыльная серая вода исчезает в стоке. Он не отвечает на вопрос невестки, она тоже не произносит больше ни слова. Серж закрывает кран, вытирает руки тряпкой – тщательно, палец за пальцем.

– Придется снова положить ее в больницу, – говорит наконец Габриэль.

– Мое мнение тебе известно. Ее тоже.

– Она не способна иметь свое мнение о чем бы то ни было. Из-за лекарств. Мне почти силой приходится вытаскивать ее из постели.

Серж бросает тряпку, поворачивается. Виски согрело горло и желудок. Габриэль нервным движением хватает пачку молотого кофе, заправляет кофеварку.

– Я думал, мы обо всем договорились, Габи. Когда отец близнецов ушел, ты захотела переехать к нам, и я согласился. При условии, что ты будешь заботиться о Катрин и детях. Такой был уговор, и он всех устроил, – тебя в первую очередь. Я не собираюсь заниматься благотворительностью. У меня полно забот со свинарником.

– Ты меня не содержишь, Серж, ни меня, ни детей! Я веду хозяйство.

– Не морочь мне голову, Габи, очень тебя прошу. Кати в больницу не вернется.

– Кто-то должен ее посмотреть…

– У Катрин есть врач, черт бы тебя побрал с твоим занудством! Не хочешь за ней ухаживать – ладно, обойдемся без тебя, не пропадем, но ты соберешь вещи, возьмешь сыновей и свалишь с фермы.

Габриэль бьет дрожь, она смертельно бледнеет, проносит ложку мимо кофейника. Ей страшно. Она собирает просыпанный кофе в ладонь, искоса поглядывая на Сержа. Иногда она напоминает ему Катрин – до болезни, молодую, пылкую, чувственную. Он хватает Габи за плечи, прижимается грудью к спине. У нее перехватывает дыхание.

– Слушай, – говорит Серж, – не бери в голову. Знаешь ведь, кризис есть кризис. От этого она оправится, как от предыдущих. Нужно ждать и делать все необходимое. Каждый должен стараться.

Серж закрывает глаза, утыкается лицом в шею невестки и вдыхает запах ее кожи в надежде уловить аромат Катрин. Не сегодняшний – больной, лекарственный, а прежний – сладко-пьянящий. Он проводит ладонями по рукам женщины, обхватывает груди.

Габриэль высвобождается, резко дернув плечом, огибает стол, чтобы смотреть Сержу в лицо.

– От тебя несет спиртным… Видела бы она тебя…

– Ну видела бы, и что? Думаешь, Катрин себе отказывала?

– Замолчи! Замолчи, прошу тебя…

Он внушает ей отвращение. Катрин испытывала то же чувство.

Сержа охватывает ярость. Он кивает и уходит, не сказав ни слова.

Серж идет к воротам, снимает замок, бьет ногой по цепи, которая удерживает створки, и почти бежит по проселочной дороге, чуть замедляется на шоссейной, смотрит на работающие на полях дождеватели1, похожие на сказочных китов.

Серое здание свинарника кажется увязшим в земле, сквозные проемы узких окон напоминают бойницы, пропускающие темно-коричневый разреженный свет: свес крыши, пыль и жировой выпот затрудняют видимость.

У Сержа дергается нижняя челюсть, какая-то важная, глубоко запрятанная железа выбрасывает в кровь адреналин, перехватывает горло и стрелой несется к локтям и пальцам.