Звезда Гаада

И я растерянно поняла, что у них тут всё иначе. Даже демоны стремятся к Равновесию и, более того, возвращают его другим, людям и природе. Хотя… нет, если они как-то помогают людям и миру в целом, то, выходит, не такие уж они и злые?.. Наоборот, даже полезные, выходит. Хотя одни служат Тьме, а другие — Свету. Да, они явно не похожи на ангелов и демонов, в каких верят в моём родном мире.

Смущённо добавила, не выдержав его спокойный взгляд и потупившись:

— Ну, так… что же вы не скажете людям, чтобы они дурью всякой не страдали?

— Управлять людьми мы не можем.

Растерянно посмотрела на него.

— Да, — добавил хранитель, — Мы не можем подчинить чьё-то сознание. Ни чернокрылые, ни белокрылые. Только направить, косвенно: уговорами, обманом, запугиванием. Только повлияв на их внутреннее состояние, чтобы успокоить или разозлить. Но они сами принимают решение. В какой-то степени люди способны сами себя контролировать.

То есть… не такие они и могущественные, эти хранители? Точно не гипнотизеры. И промывку мозгов устроить не могут. Хотя… нет, Гаад упомянул, что они ещё и на природу влиять умеют, вызывать стихийные бедствия или успокаивать их. Всё-таки, влияние хранителей на мир и людей может быть весьма ощутимым.

— Мы влияем на Тьму или Свет, чтобы вернуть Равновесие, — повторил Старейшина чернокрылых. — Мы — хранители Равновесия.

— Ну, ладно тогда, — смущённо потупилась.

— Рука болит? — спросил неожиданно Гаад.

— Ээ… нет, — растерянно покосилась на рану — та была на месте. Когда увидела её, вздрогнула. И снова боль ощутила.

— Медленно заживает, — он вздохнул, — Ладно, пойдём, промоем её, чтобы не загноилась. И перевяжем.

И к дому пошёл. Даже не упомянув про рассыпанные клубни и корни, хотя мы оба старались, выкапывая их. Хотя сам был ранен.

Догнала его. Рядом пошла. На ногу покосилась. Кровь из раны хранителя уже не текла. Запеклась снаружи. Быстро так! А, нет, при ходьбе немного трескается, кровь выступает. Но засыхает быстро.

Гаад вдруг рванул меня к себя, сжимая в объятиях.

— По сторонам-то хоть смотри! — проворчал.

— Э… что?..

Близость к его телу на меня как-то странно влияла. Было как-то спокойно рядом с ним. Но и как-то волнительно. И вроде прикосновение его рук, худых, но сильных, к моим плечам и спине меня не возмущало. Больше.

Гаад вдруг отстранился и, плечи мои сжав, уже неприятно, но не больно, развернул к большому дубу лицом. Который рядом рос. В который я едва не впилилась, засмотревшись на его рану. Тьфу, блин! Выгляжу как идиотка. Но не каждый день ж блуждаю с могущественными магами другого мира. И не каждый день меня они обнимают. И вообще впервые.

Парень меня выпустил и отступил на шаг. Другой. И смотрел на меня внимательно так, глубоко как-то. Или… это его глаза так влияют на меня? Тем, что их вид не похож на привычные мне глаза? Или… чем-то внутри них? Как он смотрит на меня? А, он же просто пытается меня успокоить. Мне, выросшей с болезнью, страдавшей от неё, мучавшейся от моей слабости и бессилия, это ощущение спокойствия непривычно. Когда сердце ровно бьётся… непривычно… и только рядом с ним… Нет, с Карстом тоже. Хотя Карст Белокрылый. Хотя он не хотел им стать. Жаль его.

Гаад, не дожидаясь к дому пошёл. И я, вздохнув, побрела за ним.

Парень сходил в дом. Я смущённо переминалась с ноги на ногу рядом. Поход за припасами я ему тоже испортила. Я его уже не в первый раз достаю. Но вроде надо рану помыть и перевязать. Но мешать ему не хочется.

Гаад вскоре вернулся, закатав рукава и с отмытыми руками. С ведром, в котором плавал ковшик из странного материала, не деревянный, но и не пластмассовый, не металлический явно. И с полоской чистой светлой материи, от которой пахло травами. Отошёл от дома и от огорода к ещё не объеденным коровой сорнякам. Нет, в сторону от пучка клевера. Где была чистая земля.

Меня позвал подойти. И я робко подошла. Он осторожно мой рукав закатал. Осторожно касаясь, рану промыл. Едва тёплой водой. Не холодной. Потом ведро отставил в сторону и руку мне перевязал. Не перетягивая. Потом куда-то исчез. Вот только что был тут — и уже нет. Но и вернулся через несколько мгновений, листья какие-то растирая между ладонями. Осторожно размотал ткань и подложил между ею и тканью кашицу из трав. Прохладную. Защипавшую. Сурово сказал:

— Потерпи.

И я молчала. А он осторожно завязал перевязку. И чтоб не давило, и чтоб не спадала. Руки остатками воды умыл. И молча пошёл собирать клубни. Даже не упрекнул, что попортила всю работу, не заикнулся, что ранен был из-за меня. Мне стало дико совестно — и быстро двинулась за ним, помогать собирать добычу в корзины. Должна же быть какая-то польза и от меня. Но… почему он не отругал меня? Когда ещё только привёл сюда, был таким мерзким и придирчивым.

Без разговоров он искал рассыпавшиеся клубни и корни, складывая обратно в корзину. Только те, что в коровью мину просыпались или совсем возле неё, не тронул. И я молча повторяла. Но поглядывала на него иногда, украдкой. А он делал вид, что не замечает. Или ему и в правду было не до того.