Звезда и шпага

Я по привычке проверил пистолет, что бы ни говорил наш командир, но и в рукопашной иногда он может очень пригодиться, да что там – жизнь спасти. Башкиры, опережая команду, поданную барабанами и трубами, как положено в настоящей, регулярной, армии, устремились к нам, на скаку натягивая луки. Эх, дать бы по ним сейчас из карабинов, но приказ есть приказ.

Мы сшиблись с ними. Следовать своей обычной практике – ударить и отступить – сейчас не могли, в тылу у них была река с топкими, заросшими осокой и камышом берегами. И вот теперь башкиры были принуждены принять бой. Я орудовал палашом, отбивая удары лёгких шашек, часто ломая их, крушил древка копий, срубал всадников в бешметах и меховых шапках. Башкиры бились отчаянно, но что кроме отчаянной, дикой отваги могли противопоставить они нам – без ложной скромности скажу, опытным бойцам, военной машине.

Мы рубили башкир палашами – и вскоре кони наши стали спотыкаться о трупы, по которым топтались. Поручик Самохин на сей раз сработал чётко – его эскадрон отрезал башкирам пути отступления, прижал к реке, загнал в осоку, чьи листья резали людей и коней.

Полковые трубы запели приказы трём эскадронам, кроме самохинского, переключиться на фланг пехоты. Отрезанные от кавалерии фланговые батальоны быстро перестроились в каре, ощетинившись штыками. Это были не казаки – на правом фланге стояли так называемые рабочие батальоны, сформированные из бывших демидовских крепостных. Эти всегда дрались до последнего человека, ни один из них в плен не сдавался. Рассчитывать на то, что кто-нибудь из них дрогнет, нечего. Бой будет жестоким, долгим и кровавым.

Мы налетели на них – штыки рвали нам сапоги, оставляли длинные царапины на лошадиных боках. Я рубил палашом по мушкетам, ломал тяжёлым клинком штыки, бил по картузам, по коротко остриженным головам. В первые же минуты углубился вместе с взводом на две шеренги, но нас быстро выбили обратно, сомкнув ряды. Снова человеческая крепость ощетинилась штыками. И всё же, три эскадрона продолжали атаковать, кони перемалывали копытами трупы, месили кровавую грязь.

Так, в людском и конском поту, пороховом дыму, среди крови и боли, мы убивали друг друга. И всё без толку. Воспользовавшись тем, что мы откатились после очередной атаки, каре рабочих батальонов отступили на топкие берега реки, где коннице было с ними не сладить. Закрепившись там, они открыли по нам ураганный огонь, заставили отступить. И даже подошедший эскадрон Самохина, расправившийся с башкирами – лишь редкие всадники рискнули броситься в реку, вцепившись руками в гриву – не исправил ситуацию. Михельсон размахивал палашом, кричал что-то в гневе, но поделать ничего не мог.

Пехоты у нас было мало и командиры её не рискнули вступить в бой на берегах Ая без поддержки кавалерии. Они ограничились обстрелом отступающих за реку пугачёвцев. И хотя Михельсон лично отругал командующего пехотой корпуса капитана Мартынова, громко и матерно, честя его на двух языках – русском и немецком – так что у бывалых матершинников уши в трубочку сворачивались, но тот вести солдат в атаку по топким берегам отказался, выдав в ответ тираду, мало уступавшую той, что обрушил на него Михельсон. В общем, нам оставалось только смотреть на отступающих пугачёвцев.

– Завтра же пойдём на них! – крикнул Михельсон, обращаясь ко всему корпусу. – Завтра же! С самого утра!

Но назавтра, как не кипел раскалённой яростью наш командир, перейти Ай нам не удалось. Слишком много было раненых, царила обыкновенная для таких дел неразбериха, пока решали, кто за кем переправляется, пока выбирали позиции артиллерии для наиболее эффективной стрельбы по тому берегу, – так день и прошёл. Правда за ночь израсходовали почти весь порох и ядра, проводя артиллерийскую подготовку. Так что поспать почти не удалось, по крайней мере, мне. Не смотря на некоторый военный опыт, я так и не научился засыпать под канонаду. Перехватив лишь пару часов перед самым рассветом, я выбрался из палатки, которую делил с Озоровским и нашими денщиками, под звуки трубы, поющей «Подъём». Поглядел на реку, на поверхности её покачивались зацепившиеся за какие-то коряги трупы людей и коней, да какой-то рваный бешмет. Противоположный берег напоминал более всего свежую пашню, настолько сильно была перерыта земля.

Оправив мундир, я направился к лужку, где ночью бродили наши стреноженные кони. Оседлав и взнуздав своего скакуна, я толкнул его пятками, направив к позициям своего взвода. Мы выстроились перед премьер-майором, гарцующим на злом караковом жеребце, то и дело снимая двууглую шляпу, обмахивал ею лицо. День пятого июня выдался довольно жарким.