Звезда и шпага

И стоило мне вернуться на позиции моего эскадрона, как Михельсон скомандовал «В атаку!». Громко и звонко запели трубы. Кавалерия рванула вперёд, лишь мы, карабинеры, как не рвались в бой, а, следуя приказу, пропустили казаков и гусар. Они налетели на фланги восставших, лихо размахивая саблями и шашками. Бородачи-казаки при этом ещё издавали жуткий свист и вой, наподобие волчьего, скачущие первыми опустили к бою длинные пики, украшенные флажками, наподобие пикинерских или же бунчуками, как у диких татар. За ними уже вскарабкались на берег и мы. Когда кони нашего полка только взбирались на хоть и небольшую, но кручу, лёгкая конница уже врезалась во фланги пугачёвцев, не успевших выстроиться в каре. Казалось, победа уже у нас в руках, фланги противникам смяты, центр дерётся с пехотой, резервов нет, а нам прямая дорога ему в тыл. Что же ещё надо?

По широкой дуге полк устремился в открытые тылы пугачёвцев, но не тут-то было. На пути нашем вновь встали башкиры, которых считали разбитыми полностью в баталии позапрошлого дня. Дикие всадники, мечтающие, видимо, о реванше за поражение ринулись на нас, чего не бывало ранее. Первым среди них был башкир, одетый не в бешмет, как прочие, но в зелёного цвета мундир и картуз, что как-то не сочеталось с луком в руках и колчаном стрел на поясе. Он посылал в нас их одну за другой, правда, без особого толку.

Эта сшибка с башкирами не была похожа на предыдущие. Враг был жесток и упорен, он решил костьми лечь, но нас в тыл не допустить. Мы завязли в плотной, словно патока массе башкирских всадников, как не рубили их палашами, как не пытались смять более тяжёлыми конями, как не вклинивались в наиболее уязвимые места, где кто-то из башкир давал-таки слабину, но развить успех не удавалось. Всюду, где только намечалась хотя бы тень успеха, объявлялся странный всадник в незнакомом мундире, потерявший уже где-то картуз. С дикой какой-то яростью кидался он на нас, нанося удары кривой саблей с такой скоростью, что иные и заметить было тяжело, буквально, сметал ими с сёдел простых карабинеров и видавших виды, прошедших не одну войну офицеров и унтеров. Я лишь схлестнулся с ним – и едва живым ушёл. Он налетел на меня, словно вихрь, трижды ударил, но я сумел, жилы на разрыв, отбить их, а вот нанести ответные, уже нет. Тогда всадник – это был сам Салават Юлаев, башкирский полковник Пугачёва – крутанув над головой саблю, попытался достать меня в голову, среагировать я уже не успевал – спасла меня шляпа, принявшая на себя удар, хотя и макушке моей досталось. Тёплая струйка крови потекла из-под волос по виску и на шею. Юлаев взмахнул саблей, но сорванная с головы шапка моя крепко висела на ней, мешая рубиться. Это дало мне шанс. Я ударил Юлаева, но он каким-то чудом отбил его, шапка моя при этом слетела с клинка, куда-то под ноги коням. Отскочив на полшага назад, конь Юлаева присел на задние ноги и тот бросил его куда-то, где был нужней.

Так дрались мы с башкирами не менее часа, одно из самых затяжных кавалерийских боёв на моей памяти. И что мы не делали, как не рвались, но они не пустили в тыл пехотинцам ни единого взвода, ни одного солдата. А после пришло мрачное известие о поражении пехоты.

– Крепко дрались враги, – сказал Михельсону вестовой от гусар (я тогда случился поблизости и слышал всё до последнего слова), – и пехота Мартынова отступает ввиду тяжёлых потерь и невозможности продолжать баталию. У нас и казаков потери также весьма изрядны, командиры наши испрошают разрешения отступить.

Премьер-майор поглядел на него злым взглядом, дышал зло и тяжело, раздувая ноздри, однако здравомыслие всё же взяло верх, и он скомандовал:

– Ретирада! Отходим на тот берег!

И трубы запели «Ретирада, ретирада». Наше войско покатилось обратно, скатилось с крутого берега Ая, отступило в камыш и осоку. Пехота спешила отойти, мы снова прикрывали её огнём, да и, собственно, враг не особенно старался преследовать нас. Все были измотаны второй битвой за эти три жарких дня в самом начале лета.

Глава 9.

Комиссар Омелин.

После боёв на реке Ай настроение в войске Пугачёва было приподнятое. Всех мало волновало, что потери были велики, очень много раненых и многие из них останутся инвалидами и не смогут продолжать воевать, а убитых хоронили на правом берегу едва не весь следующий день. В общем-то, оба берега Ая теперь украшали сотни крестов, иные с фуражками или просто шапками – казацкие и рабоче-крестьянские – другие со дву– и треугольными шляпами – офицеров и солдат екатерининских войск.

Сражение на реке, к тому же, не принесло ощутимых успехов ни одной стороне. Михельсон, ввиду больших потерь и растраты большей части боеприпасов был вынужден отступить обратно в Уфу, а Пугачёв двинул свои войска к Казани.

– Пора взять Казань, – любил говаривать «император». – Она станет хорошей основой для нападения на Москву. Предок наш, великий царь Иван, прозванный Грозным, из Москвы Казань взял, я же возьму Москву из Казани.