Звезда и шпага

Я присел на седло, достал из-под него припрятанную перед уходом плоскую фляжку с коньяком местного разлива, мало имеющего общего с напитком из провинции Арманьяк, но, всё равно, весьма приятного. Сделав небольшой глоток, передал Озоровскому, пустив по кругу собравшихся у нашего костра офицеров и старших унтеров.

– Ловкий манёвр задумал наш командир, – заявил вахмистр Обейко после глотка коньяку. – Рисковый, конечно, но очень ловкий.

– Он может закончиться для нас гибелью, – ответил я. – Оттянем на себя слишком много пугачевцев, и они нас не допустят к крепости. В крови захлебнуться можем.

– Что за пессимизм, Пётр? – удивился Озоровский. – Мы били Пугачёва раньше, побьём и в этот раз.

– Быстро ты, Павел, забыл Сакмарский городок, – сказал я.

– Э, нет, Пётр, – помахал у меня перед лицом длинным пальцем Озоровский. – Не сравнивай. Там мы были пешие, а тут – на конях.

– Толку-то, – отмахнулся я. – Только что мишень лучшая, с конём.

– Полегче, поручик, – подсел к нам ротмистр Коренин. – Не боевые настроения отставить. – Он принял у вахмистра Обейко фляжку, потряс, допил, отдал мне и достал свою, также пустив по кругу. – Не слышу ответа, поручик.

– Есть, отставить, – буркнул я, в свою очередь, прикладываясь к фляжке – коньяк в ней был куда лучше моего.

– Вам вреден коньяк, молодой человек, – заявил Коренин. – Вы от него сильно мрачнеете, и впадаете в совершенно непотребную меланхолию. Это никуда не годится, поручик.

– Виноват, ваше благородие, – совершенно по-уставному ответил я.

– Нам завтра вечером предстоит дело лихое и кровавое, – наставительным от выпитого тоном заявил Коренин, – а у меня есть большое желание вас в обоз списать. До окончания операции. – Я вскинулся, но ротмистр остановил меня жестом. – Погодите, поручик, погодите. Вот взгляните на Обейко, как всегда, весел и лих до бесшабашности. – Мой подчинённый даже выпрямился от таких слов, глянул на остальных унтеров гоголем. – Вот таким надо быть в пред-д-дверии, – он всё же справился с трудным словом, – столь рискового дела. У него рука в решающий момент, когда, кажется всё проиграно, не опустится. Он будет драться, пока весь кровью не изойдёт.

– А у меня, значит, опустится?! – начал подниматься я с со своего седла.

– Может и опустится, – невозмутимо ответил Коренин, – раз вы в таком настроении сейчас, в ночь перед боем. Подумайте об этом, поручик. – Он с ощутимым трудом поднялся и, махнув нам, мол, оставьте коньяк себе, только бросил: – Фляжку завтра вернёте. А вы, поручик, подумайте над моими словами.

Утром, как и положено после хорошей попойки, я чувствовал себя весьма и весьма не ахти, и мрачное настроение моё только усилилось. Не исправило его и то, что поднялись мы с Озоровским ближе к полудню, чего не было уже давненько. Выбравшись из палатки, я скинул с себя не самую чистую рубаху и велел нашему общему с Пашкой денщику, которого мы делили так же, как и палатку, (дело в том, что мой денщик умер от инфлюенции весной этого года, ещё в самом начале кампании) окатить меня несколько раз холодной водой из бочонка, стоявшего тут же неподалёку. После приказал подать чистое исподнее и мундир. А когда облачился в него, уступил место у бочонка Озоровскому. Как гласит военная мудрость: «Привёл в порядок себя, позаботься об оружии». Я вынул из ножен палаш, клинок его после боя был сильно зазубрен, а потому я отдал его освободившемуся уже денщику, имени которого я так и не удосужился запомнить, своё оружие. На плече бывшего солдата, что хорошо видно по выправке, уже лежал палаш Озоровского, он взял и мой и направился к кузнецу, чтобы заточить и поправить клинки.

– Ну что, поручик, – поинтересовался у меня ротмистр Коренин. – вы снова невеселы, не смотря на мои вчерашние слова?

– Видимо, перебрал вчера вашего коньяку, – ответил я, возвращая ему фляжку.

– Надеюсь, к вечеру, поручик, вы повеселеете, – Коренин повесил фляжку на пояс.

День тянулся удивительно долго и мучительно. Особенно раздражало то, что я был предоставлен самому себе. Я побродил по лагерю, понаблюдал за стрелковыми упражнениями взвода, которыми руководил вахмистр Обейко, вмешиваться не стал. Неподалёку офицеры также упражнялись в стрельбе, заодно хвалясь своими пистолетами. Я ненадолго присоединился к ним, однако слушать бесконечную похвальбу богатых обер-офицеров своим оружием не смог.

– Вот поглядите, господа, – говорил поручик сибирских драгун Максим Панаев. – Это французские пистолеты Бугэ. Как видите, изготовлены по специальному заказу самим мастером. – Он демонстрировал всем пистолет, украшенный золотыми накладками с монограммой МП. – Ручаюсь, на двадцать шагов бьют без промаха.

– Вы не ручайтесь, господин ротмистр, – отвечал ему мой знакомец Александр Холод, которого тоже раздражало, что все больше хвалятся, чем стреляют, – а покажите.

Панаев встал на рубеж, обозначенный дырявым пехотным барабаном, и прицелился в бутылки, расставленные в ряд на расстоянии как раз в два десятка шагов. Бах! Пуля взбивает фонтан в аршине от ящика с бутылками.