Звезда и шпага

Наш эскадрон шёл третьим в колонне, так что вступить в бой нам предстояло лишь в самом крайнем случае. В общем, наш, названный позже героическим, прорыв в казанский кремль я запомнил как безумную скачку по улицам, освящённым полной луной и пламенем пожаров. Горели богатые дома и усадьбы. То и дело впереди слышался звон стали и выстрелы, начинались короткие схватки. Все они заканчивались чрезвычайно скоро. Остановить несущихся галопом карабинеров и драгун очень сложно. А перегородить улицы телегами и баррикадами пугачёвцы отчего-то не додумались. Странно. Не похоже на них. Они ведь знали о нашем приближении и успели подготовиться к бою. Как-то не вязалось это с рассказами офицеров Деколонга о схватке в Троицкой крепости.

Мы прорвались к кремлю достаточно быстро, нас прикрыла артиллерия со стен. Пушки дали несколько залпов, разнеся крыши и стены ближайших домов, в общем-то, без особого толку. Нам открыли ворота, и наша часть корпуса во главе с Михельсоном влетела в кремль. Я быстро спешился, дав коню отдохнуть после столь скорой скачки, погладил его по шее. Изнутри кремль выглядел почти так, как и в прошлое наше посещение. Только какой-то потусторонней жути добавляли багровые отсветы пожаров, бушующих в городе. Взяв коня под уздцы, я уже готовился отвести его на конюшню или просто куда укажут, ведь особого толка от кавалерии внутри крепости нет. Однако не прошло и пяти минут с тех пор, как мы въехали в кремль, как от восточных ворот примчался молодой солдат с вестью о том, что пехота нашего корпуса угодила в засаду.

– Баррикад настроили, – задыхаясь, говорил он, – улицы перегородили. И бьют из-за них. Жестоко бьют. Из фузей да малых пушек. Картечью. Ваши солдаты уж три раза как на приступ ходили, да всё никак. Место узкое. А по ним ещё и с крыш стреляют.

– Коренин, Холод, – не дослушав сбивчивый рассказ солдатика, крикнул Михельсон, – ваши лошади посвежее будут. Берите свои эскадроны и атакуйте пугачёвцев с тылу.

– Есть! – ответили ротмистры.

Когда я уже вскочил в седло, то увидел, как к Михельсону подбежал Самохин. Он размахивал руками и кричал на него:

– А я?! Как же мой эскадрон?! Драгун посылаете, вместо меня!

Михельсон ничего не ответил на это, демонстративно повернувшись спиной к поручику. Самохин не мог видеть его лица, а вот я, даже на скаку, разглядел, как скривилось лицо нашего командира, а тонкие губы его шепчут ругательства. Похоже, поручик окончательно лишился расположения потомка обрусевших немцев.

Пока снимали тяжёлый засов и открывали ворота, к нам подъехал наш старый знакомец кирасирский поручик Лычков. Мундир на нём был порван во многих местах и не слишком аккуратно заштопан, а кираса помята и прострелена.

– Господа, – отдал честь Лычков, – долго объяснять, в чём дело, но нас осталось всего двадцать пять человек. От всего эскадрона. Возьмите нас. Мы должны оправдаться за поражение.

– Но вы же, кажется, в подчинении полковника Толстого, – заметил Коренин.

– Плевать нам на него! – отрезал поручик.

– Это пахнет трибуналом, господа, – покачал головой Холод.

– Плевать нам на трибунал! – в голосе Лычкова появились неведомые раньше нотки какой-то истерии.

– Хорошо, – кивнул Коренин. – Спорить времени нет.

Кирасиры Лычкова проехали мимо нас, став в авангарде нашего отряда. Спорить с этими мрачными всадниками, которых осталось два с половиной десятка от целого эскадрона, не было ни времени, ни особого желания. Хотят идти на риск и под трибунал, их дело.

Наконец, открылись ворота, и мы рванули, как говориться, с места в карьер. Кирасиры задавали скорость, их тяжёлые кони звонко били копытами по мостовой, высекая искры. Мы мчались вслед за ними, стараясь не отставать от загоняющих коней кирасир. И вот зазвенела сталь, точнее, сначала мы услышали крики боли, когда кирасиры Лычкова врубились в тылы пугачёвцев. К чести последних, они быстро среагировали и перестроились. Три задних шеренги их построения, куда отходили солдаты на отдых, быстро развернулись фронтом к нам и вступили в рукопашную.

Я влетел в тесные ряды пугачёвцев, обрушив на них палаш. Стрелять и прятать потом пистолет времени не было. Конь мой грудью раздвинул солдат в рубашках, я рубил наотмашь, многие нашли смерть от моей руки, но всё же упорство их поражало. Они стояли стеной, казалось, на место павших встают всё новые и новые, как в сказках. Я был вынужден отступить. Бока коня и ноги мои были покрыты длинными ранами от вражьих штыков. Но боли пока не было, слишком сильно кипела кровь, как остынет, придёт боль.

Переведя дух, я вынул всё же пистолет и разрядил его в шеренги солдат в рубахах. Спрятав его в ольстру, я ринулся обратно, вклинившись между двух карабинеров моего взвода. В три палаша мы пытались пробиться к маячившим так близко спинам солдат, но снова нам это не удалось. Летели в стороны штыки и куски мушкетов, падали раненные и убитые пугачёвцы, но мы не становились ни на шаг ближе к вражьим спинам.