Звезда на излом

В последние недели Руссандол не раз ловил себя на смутном желании взять нож и срезать распроклятый ожог с себя, как гнилой бок с яблока — может, открытая рана тогда заживет по-настоящему. Вот только можно ли срезать вот так же с души Дориат? Что еще откромсать себе за то, что тебя отвергло наследие отца и благословение Валар?

В Дориате ему хотя бы казалось, что он прав. Теперь же твердо знал, что нет. Что, поддавшись на ярость Турко, уговоры Курво и ежедневную тяжесть на душе и совести, сделал непоправимое. И может статься, срежет он с себя эту непроходящую гниль – и на кровавом срезе она расцветет заново.

Он швырнул грязные повязки в камин, хотя должен был оставить на стуле, чтобы доверенный слуга забрал их и выстирал, не привлекая внимания. Но сейчас тряпки были ему отвратительны. И не только тряпки.

И за железной рукой он ухаживал куда тщательнее, чем за собой: натер тряпочкой до блеска и смазал льняным маслом. Он делал это постоянно, хотя брат в свое время и уверял его, что сложный сплав стали с драгоценным митрилом и другими добавками не поддается ржавчине, как и лучшие его клинки. Но Руссандол не хотел давать порче и на шаг подступиться к наследству Искусника.

Тело свое казалось ему куда более испорченным и отравленным. По ночам теперь порой болели шрамы на спине и на бедре от огненных плетей. Ныли суставы, ныли зажившие переломы, унесенные из сражений в Таргелионе. И привычно уже болело глубоко внутри, как в последние годы перед нападением на Дориат, все ярче и ярче.

Сильмарилл на Диоровом столе являлся ему ночь за ночью. Перед ним стояли седой Диор, его строгая дочь и его сыновья. А позади сыновей маячила тень, знакомая каждым очертанием, и привычно вскидывала голову, едва чувствовала взгляд Руссандола. Вот что я втравил нас всех, Турко-Турко…

Ужин, оставленный для него на столе под салфеткой, вызвал лишь досаду и смутное отвращение. Он проглотил через силу немного мяса и хлеба, отодвинул миску. Спохватился, когда поймал себя на постукивании по ладони узорным столовым ножом.

— Будет нелегко, — сказал он вслух, глядя на ненавистный ожог.

Амбаруссар первое время ловили его взгляды, ожидая приказа готовиться к выступлению на Сириомбар. Затем перестали. Мальчишки…

А сегодня что-то дрогнуло внутри. Раз за разом, сидя в этом кресле, он спрашивал себя, что станет с ними, если они выступят и в этот раз. Раз за разом он думал о том, что Макалаурэ и трое младших ему дороже всего деревянного города… А потом смотрел по ночам на тех, кого теперь освещал освобожденный Сильмарилл. Чьи руки он признал.

Даже Моргот не мешал ему размышлять. Казалось, Север затих, довольный полученной властью, и перестал всматриваться в тех, кто держался за южные земли. Орки почти не тревожили их этим летом. Так… удобно. Так свободно. Иди, сын Феанора, воюй за наследство.

Север ждет, сказал себе Руссандол в первый раз. Затаился и ждет, когда старший сын Феанора поведет выживших на Сириомбар.

И если он не поведет...

«Да. Будет нелегко».

*

Еще восемь лет спустя.

Макалаурэ выглянул из окна Комнаты Документов — отсюда внутренний двор был виден лучше всего. Внизу Майтимо и Халлан третью свечу времени гоняли друг друга из одного угла в другой. А Халлан опять впал в азарт и не следит, что время к полудню.

Впрочем, нет. Оруженосец, наконец, опустил щит и махнул тяжелым учебным мечом.

Прихватив с обеденного стола миску с печеной олениной и кинув сверху несколько яблок, Макалаурэ сбежал по винтовой лестнице во двор. Он привык, что ждать Старшего на обед бесполезно — и не ждал.

У колодца хозяин крепости и его оруженосец обливали друг друга водой из ведра. Мокрые темно-медные волосы прилипли к спине Руссандола сплошным плащом, и он даже показался не таким худым. Но вот Старший, вытираясь, отжал гриву, открыв спину с выступившим хребтом… Макалаурэ уже который раз вспомнил лагерь на Митрим после возвращения Финдекано со спасенным Старшим — и поежился.

— Пока не поешь, кано, и с места не сдвинусь, — донесся голос Халлана.

— Ты совсем обнаглел.

— За то и держишь, разве нет?

— А ведь брал за понятливость и послушание. И что выросло? — хмыкнул Руссандол.

— Было на кого смотреть и учиться, кано, — весело отозвался Халлан.

Макалаурэ метнул яблоко, целясь Старшему в ухо. Тот, не глядя, поднял худую жилистую руку и поймал, укусил скорее по привычке, чем с удовольствием.

— Я пришел бы наверх, — бросил тот.

— Ты бы не пришел. Бери. Свежая добыча Амбаруссар.

— Сейчас скажешь — для меня старались.

— Для тебя.

— Мне не нужна нянька, Кано.

— Уже нужна.

— Я тоже стараюсь, — буркнул Халлан с деланной обидой. Братья засмеялись, Макалаурэ швырнул в него следующим яблоком. Оруженосец словил и вгрызся в вялое зимнее яблочко с таким воодушевлением, что смех повторился, и Руссандол даже в охотку взял кусок мяса из миски. Впрочем, только один.