Звезда Запада

Исполнив свой долг, монах, коего тот факт, что сии богонравные действия практически ничего не изменили, не поверг в уныние, с деланным достоинством удалился обратно на корму подкрепить свои силы хлебом насущным.

Торир с Видгаром и Сигню переглядывались, но ни слова неодобрения не высказали. Конунг, кстати, запретил всем посвящённым хоть слово лишнее кому обронить о странном видении, посетившем отца Целестина.

Когда солнце поднялось совсем высоко и начало изрядно пригревать, монах, за переживаниями позабывший обо всём на свете, вдруг хлопнул себя по лбу:

– Ах я дурак старый! Что же я про Гуннара-то запамятовал... Сигню, Сигню, поди сюда!

– Я-то не забыла, – сказала Сигню, строго посмотрев на отца Целестина. – И поесть ему уже отнесла и... ну, в общем, рану ему заново завязала чистым.

– Чего? – вытаращился святой отец. – Он же... он же не одет! Что, меня не позвать было? Экое нецеломудрие, порицания достойное, а? А ну-ка читай тридцать раз Ave Maria и десять раз Pater!

Наложив на духовную дочь сию епитимью, которую она приняла, как и полагается, со смирением, разбушевавшийся монах, потрясая замусоленным перстом, отправился к Гуннару. Сигню только глазами его проводила, заключив, что приступ религиозного рвения сегодня что-то на редкость силён. Этак если каждую ночь ему Один являться будет, всё, упаси Господь, помешательством кончится.

– Как тебя перевязали? – язвительным голосом осведомился отец Целестин у Гуннара, возлежавшего на прежнем месте в позе римского патриция. Вокруг валялись птичьи косточки – на еду для германца Сигню не поскупилась.

– Особой надобности в том не было, но скажу, что руки у девицы той куда как ласковей твоих будут. Ты же так вчера затянул, что я думал, за ночь нога отсохнет, да и ещё кое-что в придачу.

– У тебя отсохнет! – Но тут лекарь поборол в святом отце священника и заставил себя не пререкаться попусту с дикарём. Не слушая возмущённой ругани Гуннара, монах содрал повязку, дабы осмотреть рану. Не такая уж она и глубокая, как вчера показалось.

– Встать можешь?

– Наверно, может... – последовал ответ, – если оставишь меня в покое и не будешь больше лезть со своими тряпками.

Отец Целестин только сплюнул.

– Ну знаешь ли...

– А ну, покажите-ка мне его, – громыхнул за спиной монаха густой бас.

Обернувшись, он увидел Эйрика, разглядывавшего Гуннара со странным интересом.

– Скажи-ка, парень, у тебя зубы все на месте? А то и не продать тебя будет, беззубого-то. – Эйрик нагнулся и схватил своей ручищей германца за подбородок, пытаясь заглянуть ему в рот. Ответ был получен немедленно – быстрое движение руки, и Эйрик покатился по настилу, а его островерхий шлем, сорвавшись с головы, вылетел за борт.

– Да я тебя, тварь такую... – заревел норманн, хватаясь за топор, но монах решительно загородил ему дорогу:

– Уймись! Чего ты хочешь?

– А того!! – брызгая слюной и размазывая по усам кровь, хлынувшую из носа, заорал дружинник. – Взял его я, и теперь он по закону мой раб, и сделать я с этим сыном Хель могу что пожелаю! Хочу – продам, а хочу – сейчас на корм рыбам выкину!

Отец Целестин хотел было попытаться как-нибудь утихомирить разъярённого Эйрика и не доводить дело до серьёзной ссоры, но тут Гуннар поднялся на ноги и бросил в лицо норманну такие слова, что у Эйрика волосы дыбом встали и едва косица на бороде не расплелась.

– Дай-ка мне меч, что ли? – совершенно деревянным голосом сказал Гуннар монаху, пока Эйрик приходил в себя.

– Место им дайте! – орали дружинники, бывшие свидетелями этой сцены. – Пусть поединком решают!

Монах умоляюще посмотрел на подошедшего Торира, но тот только руками развёл.

– Побьёт он Эйрика – будет свободным и в дружину возьму. А нет так нет, – провозгласил конунг. – Меч ему!

– Ты бы хоть э-э-э... оделся, а? – шепнул монах на ухо Гуннару, но тот только отмахнулся: «Да наплевать!» Поймав правой рукой брошенный клинок, левой он развязал мешочек, висевший на шее, и что-то положил в рот. Целестин торопливо слез с палубы вниз и присоединился к вопящим и улюлюкающим зрителям.

Пара сошлась явно неравная: Эйрик, пусть и без шлема, но в кольчуге и со щитом, был вдобавок куда выше ростом и шире в плечах германца, но тот единственно выигрывал в подвижности.

«Будем надеяться, что рана его не подведёт, – подумал отец Целестин. – Да куда ему против такого-то здоровяка? Ой, не жить ему, верно не жить!»