Звезда Запада

Топор Эйрика со свистом рассёк воздух в том месте, где мгновение назад стоял Гуннар, но вонзился в палубные доски, а сам Эйрик получил весьма чувствительный пинок в правый бок. Выдернув лезвие, норманн с угрожающим рыком повернулся, закрылся щитом, как дверью, и, сделав обманное движение топором, попытался пихнуть германца щитом к самому борту, а потом либо прибить, либо сбросить в воду. Похоже, что он не ждал от сравнительно невысокого и ещё достаточно слабого противника эдакой прыти. Что случилось с Гуннаром, никто так и не понял: он вертелся вокруг Эйрика волчком, не давая тому передохнуть, – казалось, что борются полусонный медведь и взбесившийся заяц. Пару раз Эйрику достались крепкие удары по кольчуге, и наконец случилось вообще нечто невообразимое: Гуннар выбил из рук дружинника топор быстрым замысловатым финтом, вцепился зубами в верхний край щита, издавая какое-то утробное ворчание, резко дёрнул головой, вырвал щит из рук соперника, затем, пнув его здоровой ногой в окольчуженную грудь, сбил с ног и, в довершение ко всему, нанёс мечом удар в место, мало опасное для жизни, но весьма и весьма обидное.

Дружина замерла в молчании.

– Бьёрсерк... – с уважением в голосе произнёс Снорри.

Так оно было или нет, но спустя мгновение послышался глухой стук – Гуннар рухнул на доски рядом с поверженным Эйриком.

Хирдман, поднятый на ноги друзьями, выглядел удрученно, кусал бороду и рычал сквозь зубы проклятия. Большего позорища он доныне никогда не переживал.

– Батюшки, да что же с ним такое?! – причитал отец Целестин, осматривая германца, всё ещё лежавшего без сознания. – Эй, Видгар или кто-нибудь, воды!

Но ни три ведра морской воды, вылитых на Гуннара, ни похлопывание по щекам не дали никакого результата. Ничего не оставалось делать, как снова завернуть его в шкуры и оставить на какое-то время.

Пока пришлось заниматься врачеванием изрядной раны, оставленной Эйрику мечом германца, отец Целестин гадал, что же привело Гуннара в такой экстаз. Ну про бьёрсерков он и раньше слыхал, и говаривали, что перед битвой жрут они какую-то гадость. Это не в мешочке ли, что у Гуннара на шее висит, секрет кроется? Надо взглянуть будет. Где же такое видано, чтобы человек, едва в себя пришедший, побил противника куда как более сильного?! Да и выглядит Гуннар сейчас странно – зрачок узкий, пот льётся, слюна течёт. И что интересно, все зубы на месте, хоть и на щите Эйриковом отметины глубокие остались. Дела...

– Ну, что там с нашим героем? – спросил монаха Торир, когда тот прибыл перекусить. От всех волнений сегодняшнего дня у отца Целестина разыгрался небывалый аппетит.

– Вот, глянь-ка. – Он протянул вымазанную жиром ладонь, на которой лежал кошель, висевший у Гуннара на шее.

Внутри мешочка оказались невзрачные серо-зелёные крошки, похожие на высушенный и мелко накрошенный мох.

– Что это, по-твоему?

– Ума не приложу. – И отец Целестин сделал очередную глупость. Забрав мешочек у Торира, он сунул в него палец и слизнул налипшие комочки. Издав чмокающие звуки языком, монах поднял глаза на конунга: – Совершенно неизвестный мне вкус. Странный состав...

И вот тут-то всё поплыло у него перед глазами.

Очнулся монах оттого, что по подбородку потекла горячая жидкость. Рядом на корточках сидели Торир, Видгар и Гуннар, а Сигню пыталась напоить его чем-то отдалённо напоминавшем отвар дубовой коры.

– Фу, хвала Одину! – выдохнул конунг. – Пришёл в себя.

Голова у отца Целестина трещала нещадно, будто с похмелья, побаливал живот, и вообще чувствовал он себя на удивление отвратно.

– Что... хм... что случилось? – Даже говорить было трудно.

– Это попробовал? – подал голос германец, показывая свой кошель.

– Угу.

– Ну и дурак. Скажи спасибо, что живой остался. Ты хоть помнишь, чего натворил?

Судя по лицам, монах понял, что натворил он многое. Когда Торир обрисовал ему, что же произошло, отец Целестин не знал, куда себя девать со стыда. Мало того что перво-наперво он кинулся на конунга, пытаясь выкинуть Торира в море, едва только не сломал рулевое весло, и когда примчались самые дюжие дружинники вязать его, расшвырял, как щенков, почти десяток далеко не слабых мужчин и вдобавок выдрал Винги почти всю бороду, вцепившись в неё как клещ. Потом святой отец, вырвавшись из цепких рук могучих хирдманов, ринулся на нос ладьи и, брызгая слюной, начал невнятно кричать что-то о спасении души, геенне огненной да чистилище. Сигню, не понимавшая, в чём причина внезапно охватившего её наставника безумия, и впрямь подумала о том, что отец Целестин повредился рассудком. В общем, повязали его с трудом. Даже будучи спелёнутым, как дитя, монах продолжал бессвязно бормотать, цитировать строки из Писания, которые почему-то время от времени перемежал выдержками из саги о драконе Фафнире. Утихомирился отец Целестин не скоро, и вот уж сутки лежал он без сознания...

– В следующий раз, когда руки чесаться будут, лучше мне скажи, – посоветовал Гуннар. – Я их тебе быстро... почешу. Нельзя это зелье непривычному потреблять. Я и сам-то иногда побаиваюсь, а уж тебе-то куда?