Звезда заводской многотиражки 4

Интересно, что именно превратило ЭсЭса в Жабыню? Увольнение Антонины и замена в поле произошла явно без какого-то моего вмешательства, значит сейчас его судьба стоит именно на тех рельсах, которые и приведут к плачевному результату с конфетными фантиками в бороде, выбитыми передними зубами и траченой молью солдатской ушанке — внешние признаки Жабыни, по которым его зрители ютуба и запомнили.

Взгляд ЭсЭса перестал тревожно бегать и снова стал неподвижным. Змеиным. И уперся в меня где-то на уровне лба. Вроде бы и в лицо смотрит, а поймать глаза не получается.

— Вы, Мельников, слишком много о себе возомнили, — холодным тоном обычного нашего ЭсЭса проговорил редактор. — Не в вашем положении мне ставить условия, ясно вам?

— Так я пока что и не ставил, — пожал плечами я. Черт, ну вот зачем я опять вспомнил будущее? Настроен был весело размазать ЭсЭса по стенке, пригрозить, что директору напишу докладную о том, что он, ЭсЭс, не соответствует занимаемой должности, потому что забыл упомянуть о своем лечении в психбольнице. Но пожалел, натурально, ведь. И упустил инициативу в разговоре. Как школьник, прямо. Этот вот самый Иван Мельников. Тот самый, каким выгляжу. Восторженный неопытный пацан.

— Вернитесь на свое рабочее место, Мельников, — холодно проговорил ЭсЭс и сделал шаг в сторону редакции.

— Мы не закочили, — тихо сказал я и ухватил редактора за локоть. Разозлился. Даже не знаю, на него или на себя. — Сергей Семенович, сегодня пятница. Выходные — отличное время, чтобы подумать. Если ничего не изменится, то я изложу в вольной форме вашу замечательную историю в трех экземплярах. Для директора, в партком и профком. И для верности припишу туда пару телефонов — вашего лечащего врача и бывшей жены. Вот теперь я угрожаю, да.

На самом деле, я был собой недоволен. Разговор прошел как-то по-дурацки. Совсем не так, как я мысленно себе представлял, когда узнал обо всей этой истории от Феликса. Хотя, с другой стороны, предсказуемо. Мой коллега и давний приятель Жека пытался научить меня правильно шантажировать. Что, мол, все детали такого разговора надо заранее продумывать. А главное — ставить себе четкие цели, которых ты хочешь беседой добиться. И каждую свою фразу пропускать через сито этих целей. А когда дело доходит до угроз, нужно быть стопроцентно уверенным, что угрозы свои ты без промедлений и сожалений воплотишь в реальность. А я что? Пообещал, что настучу. Голос, конечно, не дрогнул. Но это скорее от злости, а не от уверенности, что я немедленно засяду за разоблачительную писанину.

Мечтатель, ну… Ну давай, Жан Михалыч, признавайся, о чем ты думал, добродетельная душонка? Что ЭсЭс размякнет, как Эбенезер Скрудж после свидания с тремя духами Рождества? И станет для редакции родной матерью?

— О чем ты задумался? — спросила Даша, поднимая глаза от книжки.

— Про Чарльза Диккенса, не поверишь, — хохотнул я.

— Я только про Оливера Твиста читала, когда маленькая была, — сказала Даша.

— А про Скруджа и призраков Рождества? — спросил я.

— Даже не слышала, — она наморщила свой гладкий лобик и помотала головой. — А что?

— Да нет, ничего, — я подавил смешок, подумав, что если бы в своем родном времени встречался с девушкой ее возраста и упомянул бы в разговоре Скруджа, она бы обязательно уточнила «МакДак?» Но до утиных историй еще далеко. А публиковали ли в Союзе «Рождественскую песнь», хрен его знает. Даже если и публиковали, то в школе точно не преподавали. Религиозная направленность и все такое…

— Даш, а пойдем завтра со мной в гости? — вдруг предложил я.

— Опять к твоему знакомому психиатру? — хихикнула Даша.

— Нет, на этот раз к художнику, — я обнял ее и притянул к себе. — Там будет прием на высшем уровне, и мне нужна моральная поддержка. Ну что, согласна?

Если ты был на одном семейном торжестве, то, можно считать, видел их все. Меняются декорации и рецепты блюд, а общая картина все равно остается неизменной. Все сидят в легком напряжении, на лицах — заученная доброжелательность, и почти у каждого в голове крутятся мысли, что лучше бы мы пивка в гараже попили, чем вот это вот все…

Я осторожно положил на тончайший фарфор тяжелые нож и вилку и бросил косой взгляд на Дашу. Та увлеченно болтала с мамой Веника. Оказывается, ее труды читала, восхищается, и все такое. А может быть просто умело делает вид, брать интервью — это все-таки ее работа.

Веник выглядел как всегда — великовозрастным обалдуем в самошитых клешах и рубахе с огурцами. И сидел, нахохлившись. Видимо, перед самым нашим приходом маман попыталась промыть ему мозги насчет внешнего вида, а он в очередной раз не внял. И теперь они сидели за столом, подчеркнуто не замечая друг друга.

Анатолий с аппетитом ел, изредка бросая в мою сторону нетерпеливые взгляды. Но не форсировал, потому что семейный прием же, дело такое. Сначала все должны посидеть за столом и выдержать три перемены блюд, поболтать о чем-то неважном, но совершенно неконфликтном, и только потом уже можно улучить момент пообщаться наедине.