Звездные ночи

Хумаюн проворно достал из шкафа новую, еще не начатую тетрадь в позолоченной твердой обложке и двумя руками протянул ее отцу.

Взяв тетрадь, Бабур подошел к столику о восьми ножках. На нем лежало хорошо очиненное перо. С чувством особого, не испытанного до сих пор умиления Бабур сделал первую «запись»:

Сердца росток моего ты, о сын…

Бабур представил себе большое дерево, которое выбросило молодой побег. Или по-другому? Два дерева — большое и тонкое, молоденькое — привиты друг к другу, стали одним целым, и плод их совместный вобрал в себя лучшие качества обеих. Как это редко бывает у людей! Вражда между венценосными отцами и сыновьями-наследниками почти постоянна в этом мире. Такая вражда унесла жизнь великого Улугбека, а затем и жизнь самого Абдул-Латифа, его сына-убийцы. Награда судьбы — когда сын всю жизнь искренне любит отца, предан ему, продолжает дело его. Но когда это бывает? Когда и отец так любит сына.

Бабур решительно написал в тетради Хумаюна первый бейт:

В сердце моем привит черенок, и мне без него не жить…Имя мое оправдай, сынок: счастье свое удержи[133].

Бабур писал двустишия-маснавй — так пишут эпические поэмы, поучения, даже научные сочинения. Стихи текли свободно и легко.

Все, что задумал, свершить сумей. Целей своих — достигай!

Пусть тысячи любят тебя людей: любовь им в ответ отдай.

«А почему бы не написать целую книгу маснави? Напишу и посвящу сыну!» — радостно-просветленно подумал Бабур.

— Продолжение напишу потом. — Он порывисто встал из-за столика. — Получишь в подарок от меня книжку, название которой будет созвучно с твоим именем!

Книга «Мубайюн»[134] действительно была написана Бабуром в тот же год. Он включил в нее и те несколько строк горячих пожеланий сыну, что впервые возникли на страницах сыновней тетради. И книгу «Мубайюн» переписал лучший каллиграф Кабула, ее переплел должным образом мастер-переплетчик.

«Мубайюн» в звучных стихах излагал суть мусульманского законодательства. Уроки фикха мучили Хумаюна, как когда-то и юного Бабура, своей скукой, запутанностью и словно нарочито усложненным арабским языком. Понятно, что Хумаюн читал теперь отцовский учебник, написанный с поэтическим блеском, и звучные строки на родном тюркском языке будто сами собой без особых усилий западали в память. Понятно, что с «Мубайюном» выросла в Хумаюне любовь к отцу, преклонение перед его талантом, вера в его удивительную силу. И в его верность слову! Ведь Хумаюн знал, как много сложных дел у отца и как он занят с утра до ночи. Тем не менее сдержал слово, выкроил время, чтобы написать для сына целую книгу! И каких стихов! — Хумаюн без конца восхищался ими, прикладывал подаренную книгу к глазам, целовал ее, как святыню.

Когда Хумаюну исполнилось пятнадцать, на средней полке его книжного шкафа появилась еще одна книга Бабура — «Мухтасар»[135]. По ней Хумаюн изучал законы аруза. Надо сказать, что и жажда писать стихи передалась от отца к сыну. Впрочем, стихи отца настолько затмевали поэтические опыты самого Хумаюна, что сын прятал их, стыдился показывать отцу и был уверен, что из него не выйдет большого поэта. «А быть маленьким светлячком в поэзии — зачем? Лучше уж быть ее бескорыстным знатоком и ценителем!» — так однажды сказал ему отец, и мысль эта крепко запала в сознание Хумаюна.

Теперь у Хумаюна оставалось одно неутоленное желание — прочитать «Былое», книгу о жизни отца, которую, как слышал Хумаюн, отец пишет с юных лет. Некоторые части ее, касающиеся прожитых отрезков времени — «ферганского», «андижанского», «самаркандского», — отец читал матери, Мохим-бегим. В их семье эту книгу уже называли «Бабур-наме». Хумаюн долго ждал удобного случая, чтобы попросить ее у отца.

В шестнадцать сыновьих лет Бабур назначил Хумаюна своим наместником в Бадахшане, горном крае, отдаленном от Кабула. Бабур отправлял туда сына вместе с Касымбеком и другими, наиболее надежными, людьми, дав им всего две тысячи лучших нукеров. Конечно, он беспокоился за сына. Поехал провожать его до перевала, все время в пути затратил на наставления.

Хумаюн счел это совместное путешествие подходящим для разговора о заветной книге:

— Повелитель, в Бадахшане мне будет очень трудно без вас. Помощь, которую вы мне великодушно обещали, — моя опора. Но и без вас у меня будет постоянное общение с вами: я везу с собой ваши книги. Увы, среди них еще нет «Былого». Я прошу вас, повелитель, если вы соблаговолите, пусть каллиграфы перепишут для меня ту книгу.

Бабур, всегда охотно исполнявший просьбы сына, на сей раз покачал головой отрицательно и даже нахмурился:

— Та книга еще не закончена. Она — в отрывках, и я не могу ее отдать каллиграфам.

— Когда же закончите, отец? Я буду ждать с нетерпением!

Бабур многозначительно взглянул на сына:

— Уж лучше не спеши, амирзода. Знай: конец той книги — это конец моей жизни.