Звездные ночи

Готовящийся поход Бабур хотел бы сохранить в тайне. Невольно озираясь вокруг, прислушался… Никого… Но скольким людям уже известен его замысел, новая большая игра, которую он, неугомонный, затевает… Он отказался от надежд на Мавераннахр, ищет свое будущее на юге. Долгие десять лет засылал одного за другим лазутчиков своих в пределы султаната, они установили связи с его доброжелателями. Их оказалось немало: в Кабул шесть раз приезжали из Индии посланцы правителей-мусульман и раджей-индуистов. Большинство из них недовольны делийским султаном Ибрагимом. Он, говорят, разорил народ, раздробил страну, богатства Индии лежат в его личной казне втуне, благоустройство ее — в небрежении. Страшные междоусобицы истерзали великую страну. Нужна сила, нужно имя, вокруг которого объединилась бы страна. «Это имя — вы, Захириддин Бабур!» Так говорят посланцы…

— Мохим! Я пойду туда не за добычей, поверьте, я хочу создать могучее государство. Это мечта всей моей жизни, вы знаете. Я хочу, чтоб наука и искусство, пришедшие в упадок в Мавераннахре и Хорасане, снова воспряли… в моем государстве в Индии. Правитель Пенджаба Давлат-хан послал ко мне своего сына Дилавар-хана. Был посланец от индийского раджи Рано Санграма Сингха. Мы заключили соглашение о совместном походе против Ибрагима Лоди.

Бабур говорил уже не как муж и отец — как политик и властелин. Мохим-бегим невольно обратилась к нему с обычным титулом:

— Мой хазрат, искусство и война — между ними пропасть.

— Мы перепрыгнем через эту пропасть!

— Но сколько вдовьих и сиротских слез прольются в эту пропасть? Как я поняла, поход этот станет завоевательным — («Как у Шейбани», — чуть было не сорвалось с языка Мохим, но она вовремя удержалась). — Тысячи матерей и жен той страны, разве они простят вам смерть своих сыновей и мужей?

— А разве сыновья и мужья этих матерей и жен не гибнут сейчас десятками тысяч в постоянных междоусобицах? Ибрагим Лоди каждый год воюет с правителем Пенджаба, а сей правитель разоряет своего родственника Аглам-хана. Султан Алавиддин ненавидит соседей-раджей, а те — его, к тому же и своих не щадят… Страна пришла в упадок, худший, чем в Мавераннахре. — Видя, что Мохим-бегим остается равнодушной к этому доводу, Бабур заговорил о другом — Многие бегут оттуда, ищут спасения у нас,

у нас, понимаете? Вы знаете, что среди моих эмиров уже пять лет служит беглец из Дели Хиндубек, знаете, не правда ли? Так послушайте его, бегим. Он постоянно говорит, что его народ жаждет избавиться от раздробленности и междоусобиц. Вместо Ибрагима Лоди они хотят иметь просвещенного шаха, способного объединить страну, поднять ее величие, оживить науку и искусство…

— Если бы такой правитель был из той страны, скорее бы затянулись раны, нанесенные его мечом, и скорей ему простили бы кровопролития — согласна, — неизбежные. Но коли раны наносит меч завоевателя, пусть даже просвещенного, но из чужой страны… веками такие раны не заживают, веками их не прощают. Разве не так, мой хазрат?

Эти слова ударили по больному месту. Об этом противоречии думал он ночами, споря с самим собой, решаться или не решаться ему на поход в Индию.

Бабур резко поднялся с курпачи.

— Мало ли незаживающих ран нанес меч судьбы нам?! — раздраженно сказал он. Опять ему захотелось выпить вина: — Я еще на айване велел принести вина, почему не приносят?!

В раздражении он хлопнул в ладоши, вызывая слугу. Но слуг поблизости почему-то не оказалось, и тогда быстро встала Мохим-бегим. Из резной ниши, откинув занавес, достала золотой кувшин с вином, две небольшие фарфоровые китайские пиалы и тарелку апельсинов. Проворно расстелила скатерть на шахнишине. Пригласила Бабура снова сесть.

Наливая золотистое вино в пиалу, Мохим, улыбаясь, промолвила:

— Прошу разрешить мне заменить кравчего. Возьмите, повелитель! Желаю вам долгой счастливой жизни!

Ароматная влага в пиале, протягиваемой ему женой, трепетала. Бабур ощущал, что Мохим ждет от него каких-то сердечных слов, но сейчас в душе их не было. В душе бушевала холодная вьюга воинственных помыслов. То перед глазами мысленно возникали разбойники из племени хирильчи, — они грабили караваны, идущие в Кабул, и только встречным походом можно было бы положить конец этому злодеянию… то перечислял он в уме порядок дел, которые нужно переделать, чтобы заготовить достаточно зерна для зимовки десятитысячного войска… то уносились его мысли в Пенджаб, в пожар внутренних распрей, что там бушевал день ото дня сильнее, и хотелось добраться туда побыстрей, навести порядок… а потом опять с тревогой вспоминались непрекращающиеся столкновения с многочисленными кочевыми племенами здесь, в его государстве, на западе от Кабула… Наконец представил он себе вчерашнюю картину испытаний новых, сверхтяжелых пушек: какая-то ошибка вкралась в расчеты; стволы не выдержали и разорвались, убив пятерых пушкарей…

С трудом возвращая себя к беседе с женой, будто пробиваясь сквозь холодную колючую вьюгу, Бабур сказал каким-то надтреснутым голосом:

— Долгая спокойная жизнь — это для меня несбыточная мечта, Мохим.