Звездные ночи

Бабур и Мохим-бегим на айване в загородной усадьбе слушают их гортанный клекот, всматриваются в небо; торопится-мчится с севера на юг легкокрылая стая — живая нить черного жемчуга на голубой глазури.

В прекрасном и чистом клике «кур-ей», «кур-ей!» — Бабуру чудится усталость: журавли летят из далеких далей. Они пролетели над Мавераннахром, — может быть, прямо над Андижаном? Может, они опускались передохнуть на берега прохладных вод в окрестностях Самарканда?

Он, Бабур, не увидит больше родных мест, тех, что видели пролетавшие журавли. Так подсказывает ему сердце.

Клекот журавлей, затихая постепенно, угас наконец полностью. Безмолвный стон тоски по родине… Нет ничего красноречивей и сильнее, чем такой стон.

Лицо Бабура помрачнело. Хлопнул в ладоши, вызвал слугу, приказал принести вина.

Мохим-бегим приблизилась к мужу, произнесла с мягким укором:

— Повелитель мой, вино с утра? Зачем? Сейчас дети придут для утреннего приветствия… Вон уже идет вместе с атка наш мирза Хиндол.

Восьмилетний Хиндол — на голову намотана маленькая шелковая чалма, на поясе, на красивом ремешке, висит маленький меч — поднялся по лестнице к высокому айвану и в дверях, на манер взрослых, почтительно сложил руки на груди и низко поклонился родителям. Отец грустно улыбнулся. Подошел, к сыну; обняв его за плечи, отвел к своему месту и усадил рядом на парчовую курпачу.

— На поясе меч, мирза, — значит, предвидится поход, а?

Большеглазый мальчик вопросительно взглянул на мать. Мохим-бегим, разрешая вступить ему в разговор, кивнула. Хиндол внятно сказал:

— Повелитель, прошу взять меня с собой в поход.

— Куда же?

— В Индию, — глаза мальчика загорелись.

— А что мы будем делать в Индии?

— Я… тигров хочу посмотреть.

— Вог так раз! — рассмеялся Бабур. — Посмотреть? Только посмотреть?

Мальчик покраснел и сжал кулачком рукоятку своего «настоящего» меча.

— Нет! Тигр захочет меня съесть, а я вот этим мечом зарублю его!

Бабур ласково потрепал сына по плечу:

— О, молодчина! В таком случае, конечно, надо нам пойти в поход на Индию…

Появился в дверях слуга-кравчий с кувшином вина; Мохим незаметно махнула ему ладонью: иди-ка обратно, повелитель занят беседой, забыл про вино; тихо слуга повернул назад.

А Бабур спрашивал у Хиндола, выучил ли он азбуку, знает ли наизусть какие-нибудь стихи.

— Суры корана знаю, — гордо ответил мальчик.

— У Хиндола другие увлечения, чем были у Хумаюна, — пояснила Мохим. — Правда, и он любит играть в войну, стрелять из лука, но книги пока мало привлекают его.

— Ну, он еще маленький, верно?

— Не знаю, Гульбадан моложе Хиндола… Но… вот сегодня увидите… она любит чтение даже больше» чем Хумаюн.

— Неужели Хиндол пошел в своих дядей? — Ьабур задумался.

Мохим-бегим понимала, какой смысл в этих словах. Матерью Хиндола была не Мохим-бегим, а Диль-дор-огача[138]

, дочь султана Махмуда, Бабурова дяди по отцу. В согласии с обычаем, у Бабура было три жены, которые жили в трех разных местах в Кабуле. Мохим-бегим молча покорилась обычаю, но душой не свыклась с ним. Особенно тяжело переживала она вторую женитьбу мужа на кабульской красавице Гульрух-бе-гим, от которой родились двое сыновей, — мирзе Кам-рону сейчас шестнадцать лет, а мирзе Аскару — четырнадцать. «Сами растим будущую вражду между братьями!» — думала мать Хумаюна. Однако — молчала: ей не везло, двое дочерей ее и второй сын умерли в младенчестве. А потом совсем стала бесплодной. До ушей Мохим-бегим доходили злые шутки Гульрух-бегим.

Бабур чувствовал страдания души своей первой, самой любимой жены Мохим-бегим. Обычай есть обычай, но и без вины он был виноват перед ней.

Однажды он ночевал у Мохим-бегим здесь, в этой усадьбе. Мохим сама вдруг предложила: «Я извелась от бесплодности!.. Я готова сейчас нянчить ваше дитя, пусть и рожденное другой женой! Я знаю, что Дильдор-огача снова тяжелая. Если она родит благополучно — хоть сына, хоть дочь, — отдайте ребенка мне на воспитание!..» Бабур дал тогда зарок во что бы то ни стало сделать так, как просит Мохим. И когда Дильдор-огача родила Хиндола, Бабур велел, чтоб трехдневного младенца забрали у матери и отнесли к Мохим-бегим. Дильдор, носившая этого мальчика девять месяцев под сердцем, конечно, горько плакала, сетовала, что лишилась единственного сынишки, «Обычай таков, обычай, — уговаривал ее Бабур. — Издавна в семьях венценосцев сыновей отдают на воспитание старшей жене. Мохим-бегим воспитала мирзу Хумаюна, наследника престола, — как хорошо он справляется с обязанностями моего наместника в Бадахшане. Бог даст, будет таким и Хиндол!»

Однако Бабур замечал, что наклонности у Хиндола иные. И невольно вспоминались отец и братья Дильдор — люди знатные, но грубоватые, далекие от наук и искусств.

Мохим-бегим уловила это опасение мужа, решилась возразить:

— Хиндол тоже плоть от плоти — ваш. Ему присущи и влюбчивость Хумаюна, и его мечтательность. Да ведь и вы в возрасте Хиндола любили играть в войну — мне рассказывала об этом Ханзода-бегим.

Бабур рассмеялся и снова обратился к мальчику:

— А если я подарю тебе книги, ты будешь их потом читать?

Хиндол ответил не очень уверенно: