Через две с половиною недели из Лондона, на имя Ольги Степановны было получено письмо следующего содержания:
«Родные мои, хорошие мои!
Я счастлив, потому что скоро увижу вас, и обниму. Теперь, мама, конец твоим бедствиям; я получил большое наследство и дней через пять окончу дела, а через неделю буду с вами. До скорого свидания, дорогие мои.
Ваш Сережа».
Мы не будем рассказывать о приезде Сережи и той радости, которую испытал каждый из наших знакомых. Необходимо, впрочем, сказать, что Иван Егорович словно помолодел и сильно петушился, когда речь заходила о его любимце. Из его разговоров выходило даже как-то так, что он, Иван Егорович, давно предчувствовал и даже знал о счастливом исходе, а иначе он не отпустил бы Сережу…
С приезда Сережи прошел год. Он нанял хорошенькую квартирку и пригласил жить с нами и Ивана Егоровича. Раз, вечером, Сережа получил письмо с заграничными, марками:
«Дорогой наш Сереженька! — начал читать он. — Все твои поручения исполнены. На наш остров мы привезли целый транспорт разных вещей, коров, лошадей, овец, домашнюю птицу и пять семейств переселенцев. Там мы пробыли два месяца и при нас уже выросла целая деревня. Деятельность кипит там самая горячая. При нас туда пришел пароход и привез брата Шварца с семьею и еще несколько семейств, прибывших на счет Шварца, так как тот объявил по Германии, что желающие переселиться могут отправляться на его счет. Винограду от моих изюминок разрослось столько, что там пьют теперь вино своего приготовления. Гиллон сделал заявление, что товар, который он вез в Новую Зеландию, весь цел, и что его могут взять на крайнем юге. Пароход, купленный тобою, будет совершать два раза в год рейсы на остров Марии и я твердо надеюсь, что в следующий раз отправишься с нами и ты.
До свидания, Сережа. Желаю тебе и семье всего хорошего.
Мария Гиллон».
КУДЛАШКА
Собачонка была черная, мохнатая, не то пудель, не то дворняшка. Чуть живую принес я ее на дачу.
— Ах, ты бедная кудлашка! — качая головою, несколько раз повторила кухарка Марья.
И стали звать мы ее Кудлашкою. Через несколько минут Кудлашка ожила, преспокойно уселась на задние лапки, махала хвостом и так ласково смотрела нам в глаза, как смотрит только человек, которому вы оказали какую-нибудь важную услугу.
С того дня, куда бы я ни шел, Кудлашка следовала за мною. Когда я входил к кому-нибудь в квартиру, она терпеливо сидела у подъезда, у дверей, у ворот, поджидая меня. Ночью Кудлашка ложилась около моей комнаты, а за обедом сидела около моего стула. Первые дни она тихим визгом просила есть, но раз только я прикрикнул на нее и с тех пор Кудлашка, сидя у моего стула, только просительно заглядывала мне в глаза.
В августе месяце мне надо было «уходить в море»; сначала я уехал на две недели в Кронштадт, где стоял наш корвет. Жаль было расстаться с Кудлашкою и я взял ее с собою. В Кронштадте моя Кудлашка познакомилась с матросами, входила на суда, каталась на шлюпках. Прогулки эти она совершала обыкновенно после обеда, когда я ложился отдыхать.
Проснешься, бывало, утром, глядишь — она вертится у кровати:
— Кудлашка! Сапоги!
Бросится моя собака за дверь, минута — и сапоги передо мною. Природа не одарила ее красотою, но не обделила сметливостью.
— Кудлашка! Гулять! — визжит, скачет, но видит, что я не трогаюсь, оторопеет, смотрит на меня в недоумении, опустит хвост.
— Где же моя фуражка? — ищу я глазами, руками на столе, ближайших стульях. Кудлашка тоже начинает искать, скачет со стула на стул, обнюхивает один, другой угол. Вот нашла и радостно визжит.
В Кронштадте мы пробыли долее, чем предполагали. Кудлашка моя до такой степени свыклась с корветом, что не пропускала ни одного случая, чтобы не побывать на нем. Она очень полюбила воду и плавала превосходно. В половине августа мы снялись с якоря и вышли в открытое море. Кудлашка с нами. На корвете моя собака подружилась со всем экипажем; каждый чему-нибудь учил ее и она узнала много разных штучек: прикидываться мертвою, бросаться на вора, по утрам и вечерам протягивать лапу, прикладывать ее к уху. На море, в тихую погоду, делать нечего и я терпеливо занялся обучением Кудлашки. Целый месяц приучал ее различать спички от папирос.
— Кудлашка! Спички!
Собака тащит папиросы.
— Кудлашка! Папироску!