Звезды против свастики. Часть 1

– Странный вопрос, – опережая Захарова, ответил Ежов. – Тебе ли не знать, Глеб Иванович, что бюрократический аппарат у нас при всём! Продолжайте, Трифон Игнатьевич.

– Спасибо. В конкретном случае сработало правило: есть неопознанное тело – сними отпечатки пальцев. В случае с Евгенией Жехорской было тело, было дело, и к этому делу были приложены отпечатки пальцев жертвы насилия. После того, как жертва выжила, дело прекратили и отправили пылиться в архив, откуда мы его благополучно и извлекли.

– И отпечатки в деле совпали с отпечатками Евгении Жехорской, – опередил Захарова Бокий. Тому осталось согласно кивнуть:

– Да. Параллельно с этим работали по всем поддающимся проверке сведениям, полученным от Жехорской.

– И опять всё подтвердилось, – вновь встрял в речь Захарова Бокий.

Тот неодобрительно покосился, но стерпел и на этот раз, вновь ограничившись коротким кивком:

– Совершенно верно. Не без нюансов, но в целом, можно сказать, сведения подтвердились. Скажу больше. Помните эпизод, когда Евгения Владимировна обвинила Ляховицкого в организации убийства своего бывшего мужа? Был проведён повторный допрос, и оказалось, что в своих видениях Жехорская отчётливо видела лицо исполнителя. Составили словесный портрет, и с его помощью опознали, а потом и арестовали некого гражданина Кондратюка, который и признался в содеянном.

– Кондратюк состоял в группе Ляховицкого? – уточнил Бокий.

– Можно сказать, да, но шпионом не был, всего лишь пособником. Этого уголовника Ляховицкий использовал исключительно для грязной работы.

– Я так понимаю, что по Жехорской у тебя всё? – спросил Ежов.

– Так точно! – ответил Захаров.

– Тогда давай-ка освети нам личность покойного Ляховицкого.

– Слушаюсь. Ляховицкий Казимир Янович, известный в Киеве врач, кандидат медицинских наук, доцент кафедры психиатрии Киевского государственного университета. Владел гипнозом. По этой причине, то есть как гипнотизёр, с 1932 года находился в нашей разработке.

– А с какого времени он находился в нашей разработке как агент абвера? – спросил Ежов.

– С марта 1940 года, – ответил Захаров.

– То есть где-то за месяц до своей гибели, – подытожил Ежов.

– Чуть меньше месяца, – поправил Захаров.

– Да какая, нахрен, разница: днём раньше, днём позже! – взорвался Ежов. – Главное, он восемь лет – восемь! – был у нас под колпаком, а мы и не догадывались, что именно он является резидентом абвера в Киеве! Так, Трифон Игнатьевич?!

Захаров, понятно, не стал напоминать председателю КГБ, что сам состоит в должности начальника Второго главного управления немногим более двух месяцев, ответил по-военному прямо:

– Так точно!

Ежов меж тем чуть подостыл. В его голосе теперь было больше горечи, чем раздражения.

– Стыдно за такую работу, товарищи, ой, как стыдно! И никакие успехи – а их немало – нам не в оправдание.

Захаров, а тем более Бокий, внимали начальству молча, с каменными лицами, прикидывая: превратится ли теперешний «главгнев» в настоящий разнос, а если да, то останется ли в этом кабинете или пойдёт гулять по всей Конторе?

Именно в этот момент Ежов, набирая в грудь воздух для очередной порции язвительных замечаний, взглянул на лица подчинённых. Видимо, что-то на них прочёл, потому как неожиданно выдохнул, усмехнулся и совершенно будничным тоном произнёс:

– Ладно, перерыв на начальственный гнев окончен. Трифон Игнатьевич, как вы прознали про то, что Ляховицкий – германский агент?

– Как ни странно, в этом нам помогла Евгения Жехорская.

– То есть, как? – удивился Ежов. Тот же вопрос читался и на лице Бокия.

– Ну, тогда она не знала, что нам помогает, а мы, в свою очередь, не знали, что она нам помогла…

Громкий смех перебил выступление Захарова, и тот замолк, недоуменно глядя на хохочущих Ежова и Бокия.

– Ну, ты, брат, даёшь, – покачал головой Бокий, вытягивая из кармана носовой платок, чтобы промокнуть выступившие на глазах слёзы. – Сам-то понял, что сказал?

– Да уж, – поддержал Бокия Ежов. – Давай-ка, расшифруй эту абракадабру.

Захаров не видел в сказанном ничего смешного, обиделся, но виду не подал: