Звёздный сын Земли

— После обеда мы отдыхаем час-два, а Юра бежит на спортплощадку, готовится к соревнованиям, собирает ребят. Потом прибавился аэроклуб. Мы садимся за подготовку уроков — он уходит на другие занятия. Принесёт уже поздно вечером чертежи крыла самолёта, показывает нам. Он знал, что никто его сразу на самолёт не посадит: нужна теория и теория. Другим это скучным казалось. В аэроклуб у нас поступали многие, да кончил он один. Вот и выходит, что в десять вечера мы уже спать ложимся, отдыхаем, а Юрий только за подготовку уроков на следующий день берётся. Память у него была колоссальная, конечно. Но дело не в одной памяти. Да, Гагарину нравилось, когда учителя его вызывали и он мог показать свои знания. Выскочкой не был, но встать перед классом и ответить чётко, ясно, весело любил. Разве это плохо?

ЛУНА, РАХМЕТОВ И ДНЕВНИК ГАГАРИНА

Потекло учебное время в простой рамке дней: утренний завтрак в восемь часов — тарелка каши и стакан чая — и поздние вечерние занятия в комнате общежития за длинным столом, когда большинство сокурсников уже спит под разноцветными байковыми одеялами, прикрыв лицо простынёй от света лампочки на длинном шнуре. В этом незамысловатом обрамлении рядом с другими, заодно с ними жил юноша Гагарин, ничем не отличавшийся, кроме целеустремлённости. Как ни странно, эта целеустремлённость была направлена не в одну-единственную сторону, как случилось у большинства выдающихся людей, знавших "одной лишь думы власть, одну — но пламенную страсть".

Жадность его мозга была удивительна. А впрочем, почему удивительна? Не являлся ли он просто примером здоровой гармоничной натуры, которая не может богатства мира воспринимать лишь мимоходом?

Упорство, оптимизм и работоспособность — вот главные его черты.

Нина Васильевна Рузанова. Гагарина она запомнила в первый же день занятий. Щуплый подросток — ему уже было восемнадцать, но выглядел он скорее пятнадцатилетним — легко краснеющий, улыбчивый: ощущение постоянной улыбки создавалось приподнятыми вверх уголками губ.

Он отрапортовал, как положено, чётким голосом, что класс к занятиям готов и что докладывает об этом дежурный Гагарин. Так она узнала его фамилию.

Он не вернулся на место без разрешения. "Садитесь, Гагарин", — сказала она. (В техникуме студентов называли только на "вы". "Ты" появлялось лишь вне занятий, оно носило дружеский оттенок.)

За четыре года Нина Васильевна, как ей казалось, узнала Юрия очень хорошо. Ему нравились уроки литературы, он много читал по программе, но всегда забегая несколько вперёд, и частенько с обычным милым своим выражением скромной внимательности останавливал учительницу в коридоре или просовывал голову в приоткрытую дверь:

— Можно поговорить?

Вот он только что прочёл "Войну и мир" и не мог дождаться, когда роман будут разбирать на уроке. Ему очень понравился Болконский!

На одном из первых уроков зашёл разговор о счастье.

— Счастливым человек может быть только вместе со своей страной, — убеждённо сказал Гагарин.

Отличная память тотчас подсказала строки из поэмы Алигер: "Нам счастья надо очень много. Маленького счастья не возьмём". Подвиг Зои представлялся ему верхом человеческого благородства и уже тем самым мог почитаться счастьем.

— Если бы я попал в такое положение, я хотел бы вести себя так же.

— Струсил бы, — шутливо ввернул кто-то из однокурсников.

— Нет!

Разумеется, это был обычный разговор обычных советских учащихся на рядовом урюке литературы. Значительным он становится лишь теперь, когда каждая мелочь биографии Гагарина приобретает особый смысл.

Хотела бы я знать, кто не спорил, прочитав "Что делать?", о резкой, мрачноватой, волнующе-привлекательной фигуре Рахметова?

Юрий остановил Нину Васильевну в коридоре:

— Целую ночь проспорил в общежитии из-за Рахметова. Вот бестолочи! Говорят, что нечего ему было спать на гвоздях: героизм, мол, не в этом.

— А что отвечал ты?

— Дело не в гвоздях, а в испытании. Революционер должен знать, на что он способен, где граница его сил. Проверить это можно по-разному. В том числе и так, как Рахметов.

— Чем же кончился ваш спор?

— Я их убедил. Уже под утро.

Кроме литературы, Нина Васильевна вела уроки русского языка. У Юры Гагарина тетради были чистенькие, аккуратные, а почерк скорее девичий (с годами он менялся). Но был случай, когда домашнее задание оказалось выполненным неряшливо, с кляксами, ошибками.

— Ребята, разве это похоже на работу Юры Гагарина? — спросила она, показывая листок со злосчастными деепричастиями.

Гагарин молчал. Опустил глаза — и ни слова в оправдание.

На перемене ученики догнали Рузанову в коридоре.

— Вы знаете, почему так получилось у Гагарина? Он вчера поздно вернулся с тренировки, а во всём общежитии выключили свет, заниматься было нельзя. Юрка проснулся на рассвете и готовил уроки наспех.

К следующему уроку Юрий подал тетрадку с двумя упражнениями — тем, которое было задано на сегодня, и с прежним, на деепричастия, переписанным заново.

— Больше это не повторится, Нина Васильевна, — сказал он.

И действительно не повторилось.