Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил

Несмотря на почтенный возраст помещения, акустика в нем идеальная, и во всем этом пространстве ощущаются почти магические баланс и точность. Я вглядывался в лица сотен скандинавских подростков, сидевших в зале, пока ведущий представлял меня. Их заинтересованный вид произвел на меня впечатление. Я говорил около сорока пяти минут, и странно молчаливая и внимательная толпа подростков все это время неотрывно мне внимала. Я знал, что английский — неродной язык для этих детей, и у меня были серьезные сомнения насчет того, будут ли они в состоянии уследить за моей мыслью, но когда я закончил, они разразились бурными аплодисментами. Их реакция, право, ошарашила меня. Они были такими юными, но так живо интересовались бедами моих осужденных клиентов, отделенных от них тысячами миль! Директор школы присоединился ко мне на сцене, чтобы выразить благодарность, и предложил учащимся поблагодарить меня песней. Музыкальная программа этой школы и ученический хор известны по всему миру. Директор попросил участников хора подняться с мест прямо в зрительном зале и спеть какую-нибудь небольшую песню. Около пятидесяти хихикающих детей встали и начали переглядываться.

После минутного замешательства семнадцатилетний парнишка с соломенно-светлыми волосами влез на стул и сказал что-то по-шведски своим товарищам. Те рассмеялись, но тут же посерьезнели. Когда они замерли и затихли, запевала спел одну ноту. У него оказался красивый тенор и абсолютный слух. Затем подросток неторопливо взмахнул руками, подавая этим необыкновенным детям знак начинать. Их голоса отражались от стен и потолка старинного зала и сливались в чудесную гармонию, подобной которой я никогда не слышал. Показав соученикам начало песни, юноша спустился со стула и присоединился к ним в хоровом исполнении мелодии, от которой замирало сердце, причем исполнение это отличалось невероятной внимательностью и точностью. Я не понимал ни слова из шведского текста, но напев вызывал ассоциации с ангельскими хорами. Диссонансы и гармонически неустойчивые созвучия постепенно разрешались в теплые аккорды — это было нечто трансцендентное. С каждой новой строкой звучание нарастало.

Стоя на сцене над юными певцами, рядом с их директором, я рассматривал потолок со всей его величественной художественной росписью. За несколько месяцев до моего приезда в Стокгольм умерла моя мать. Она бо́льшую часть жизни была церковным музыкантом и работала с десятками детских хоров. Подняв глаза и увидев изображения ангелов на этом сводчатом потолке, я задумался о ней. И вскоре понял, что если буду продолжать смотреть на этот рисованный рай, душевного равновесия мне не сохранить, поэтому снова перевел взгляд на учащихся и заставил себя улыбаться. Когда они завершили песню, остальные разразились громкими приветствиями и бешеными аплодисментами. Я присоединился к овации, стараясь взять себя в руки. Когда я спустился со сцены, ко мне стали подходить ученики, благодаря за лекцию, задавая вопросы и прося разрешения сфотографироваться со мной. Я был совершенно очарован.

«Они шесть лет пытали меня обещанием казни. Я лишился работы. Я потерял жену. Я утратил свою репутацию. Я лишился своего… я лишился своего человеческого достоинства».

Это был долгий и утомительный, но прекрасный день. Вернувшись в отель, я порадовался, что от следующего выступления меня отделяет двухчасовое «окно». Не знаю, что побудило меня включить телевизор; наверное, то, что я не был дома уже четыре дня и не смотрел новости. Звуки и краски местной программы ворвались в мой номер. Незнакомые шведские телеведущие повторяли мою фамилию. Транслировали то самое интервью, которое брала у меня съемочная группа; привычные картины заполнили экран. Я смотрел, как захожу вместе с репортером в церковь Мартина Лютера Кинга на Декстер-авеню в Монтгомери, как потом мы с ним идем по улице к Мемориалу борьбы за гражданские права. Затем камера переключилась на Уолтера, стоявшего в комбинезоне посреди свалки неисправных машин в Монровилле.

Уолтер осторожно опустил на землю котенка, которого держал на руках, и начал отвечать на вопросы репортеров. Он уже рассказывал мне, что на его земельном участке в грудах металла находят себе приют всевозможные коты и кошки. Он говорил с экрана все то же, что я уже десятки раз слышал от него. Затем я увидел, как выражение его лица изменилось, и он заговорил с бо́льшим воодушевлением и волнением, чем когда-либо прежде.

Такая эмоциональность была для него нехарактерна.

— Они на шесть лет засадили меня в тюрьму для смертников! Шесть лет они угрожали мне. Они шесть лет пытали меня обещанием казни. Я лишился работы. Я потерял жену. Я утратил свою репутацию. Я лишился своего… я лишился своего человеческого достоинства.

Он говорил громко и страстно и смотрел на меня с экрана. Было видно, что он на грани и вот-вот заплачет.