Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил

— Тогда мы хотя бы понимали, как он мог бы это сделать. — Она снова умолкла, разглядывая пол комнаты, в которой все мы собрались. — Но поскольку мы простояли рядом с ним все это утро… Мы-то знаем, где он был… Мы-то знаем, что он делал! — Ее голос становился все громче и отчаяннее. Люди согласно загудели: то самое бессловесное свидетельство борьбы и му́ки, которое я слышал все годы, пока рос в небольшой деревенской чернокожей церковной общине. — Почти все, кто присутствует здесь, стояли рядом с ним, разговаривали с ним, смеялись с ним, ели с ним. А потом, много месяцев спустя, приезжают полицейские, говорят, будто он кого-то убил за тридевять земель отсюда в то самое время, когда мы стояли рядом с ним! А потом забирают его. А ведь всем известно, что это ложь.

Теперь ее голос прерывался, руки дрожали, из-за переполнявших женщину эмоций она едва выговаривала слова.

— Мы были с ним весь день! Что нам теперь делать, мистер Стивенсон? Скажите нам, что нам теперь с этим делать? — Ее лицо исказилось от боли. — У меня такое чувство, что меня тоже приговорили.

На каждую ее фразу присутствующие реагировали возгласами «да!» и «верно!».

«Что нам теперь делать, мистер Стивенсон? Скажите нам, что нам теперь с этим делать? У меня такое чувство, что меня тоже приговорили».

— Такое чувство, что они и меня посадили в тюрьму для смертников. Зачем мы говорим своим детям о том, что нужно держаться подальше от пути порока, когда ты можешь быть у себя дома, заниматься своими делами, окруженный всей своей семьей, — и они все равно повесят на тебя убийство, которого ты не совершал, и посадят тебя в тюрьму для смертников?

Я сидел на диване, в костюме, стиснутый с обеих сторон людьми, и смотрел в ее лицо, полное боли. Направляясь сюда, я не рассчитывал на такую эмоциональную встречу. Люди отчаянно жаждали внятных ответов и пытались как-то примириться с абсурдной ситуацией. Я силился придумать какой-нибудь уместный ответ, но тут заговорила молодая женщина.

— Джонни Ди никак не мог бы ничего такого сделать, хоть будь мы с ним, хоть нет, — сказала она, назвав Уолтера тем прозвищем, которое дали ему родственники и друзья. — Не из таковских он, вот и всё!

Эта женщина была племянницей Уолтера. Она продолжала свою речь, отвергая саму мысль о том, будто Уолтеру нужно какое-то там алиби, что снова вызвало дружную поддержку родственников.

Я обрадовался, что обо мне ненадолго забыли, ибо большая семья Уолтера перешла к дебатам о том, что сам характер Уолтера делает алиби ненужным — или даже оскорбительным. День выдался насыщенным. Я потерял счет времени, но понимал, что уже поздно, и усталость брала свое. В начале дня я провел несколько изматывающих часов в тюрьме для смертников вместе с Уолтером, разбирая протоколы слушания в суде. А до этого разговора встречался с другими новыми клиентами в Холмане. Их дела не были в активной фазе, и на горизонте не маячило исполнение приговоров, но мы не виделись с момента казни Ричардсона, и им не терпелось поговорить.

Теперь, когда все документы по делу Уолтера были получены, вскоре предстояло подавать апелляционные жалобы, и время здесь имело критически важное значение. Мне следовало вернуться в Монтгомери прямо из тюрьмы, но семья Уолтера желала встречи, а поскольку от тюрьмы до его дома было меньше часа езды, я пообещал приехать в Монровилл.

Жена Уолтера Минни Белль Макмиллиан и его дочь Джеки терпеливо ждали, пока я подъеду к огромному дому в Рептоне, стоявшему у главной дороги, ведущей в Монровилл. Уолтер говорил, я пойму, что подъезжаю к нужному месту, когда миную район винных магазинов на границе между округами. Монро — «сухой округ»{43}, там запрещено продавать любые алкогольные напитки; но ради удобства жаждущих граждан несколько винных магазинов отмечали границу с округом Конека. Дом Уолтера стоял всего в паре миль оттуда.

Я свернул на подъездную дорожку — и меня поразила царившая на участке разруха; это был дом бедной семьи. Переднее крыльцо держалось на трех шлакоблоках, ненадежно уложенных друг на друга под деревянным настилом, уже начавшим гнить. Голубые оконные рамы отчаянно нуждались в покраске, а самодельная лестница, никак не прикрепленная к дому, обеспечивала единственный доступ внутрь. Двор был завален брошенными автомобильными деталями, покрышками, частями сломанной мебели и другими обломками. Прежде чем выйти из машины, я решил надеть свой поношенный костюмный пиджак, хоть и заметил чуть раньше, что на обоих рукавах не хватало пуговиц.

Минни вышла из передней двери и принялась извиняться за плачевный вид двора, пока я осторожно поднимался на крыльцо. Она гостеприимно пригласила меня в дом; за ее спиной маячила молодая женщина лет двадцати.