1000 не одна ночь

— Эй ты! — от неожиданности я чуть не закричала, — Ах ты ж дрянь белобрысая! В вещах ковыряется! Побойся Аллаха, бесстыжая! Ты что творишь?! Мертвецов вещи таскать! Чтоб все проклятия на голову твою пали! Гадина!

Обернулась и увидела ту самую женщину в черном, которая девочку звала, а сейчас мне грозила сжатыми кулаками.

— Брось вещи, шармута проклятая! Брось! Не марай их своими грязными руками!

Женщина схватила еще один камень и в меня бросила. Я подобрала перебранные вещи в охапку и побежала к навесу, стараясь ее не слушать, не оглядываться. Только сердце бьется гулко-гулко, так сильно, что кажется от обиды выскочит из груди и слезы глаза обжигают. Она за мной не погналась, видно им и правда нельзя было в лазарете появляться.

Я свалила одежду на песок, задыхаясь и оборачиваясь на женщину, которая так и осталась стоять с камнем в руках, потом бросила его в сторону и ушла.

— Назира сегодня потеряла двух сыновей и единственного внука. Она не знала зачем тебе вещи. Не осуждай ее и не расстраивайся.

— Они сыновей и внуков потеряли, а я всю свою семью. Сирота я теперь при живых родителях и брате с сестрой. Меня с ними разлучили и никогда мне их больше не увидеть. Но я ведь ни в кого камни не бросаю.

Икрам ничего не сказал, подал мне ножницы и пошел дальше к раненым. А я нарезала тряпки полосками и вытирала слезы тыльной стороной ладони пока он меня не позвал.

— Альшита, сюда иди. Воду неси и тряпки. Живее!

Схватила несколько кусков ткани и побежала на голос Икрама, а когда увидела раненого над которым тот стоял, закатав рукава, задохнулась — у несчастного рана зияет на груди, развороченная почти до кости и его трясет всего как от озноба. Почувствовала спазм и едва успела выскочить из-под навеса, чтобы исторгнуть содержимое желудка.

— Рвать можешь прямо здесь — песком засыплем, ты голову его держи, он вертит ею, не дает рану промыть и зашить.

Пока Икрам зашивал и промывал раны раненым меня выворачивало до пустых и болезненных спазмов в желудке, но я упорно таскала повязки, смачивала спиртом, держала руки, ноги, помогала перевернуть. Через несколько часов мне уже казалось, что я занималась этим всю жизнь и при этом все равно скручивалась в болезненных спазмах от вида крови и обнаженных сухожилий. К позднему вечеру я уже выбилась из сил. За мной так никто и не пришел. Обратно в хижину не позвали. Но я и не хотела. Здесь с Икрамом было как-то спокойней. Я ощущала себя нужной…оказывается это невероятно важно — ощущать необходимость в себе пусть и таким жутким образом.

Притащила очередной таз с водой Икраму и от усталости прислонилась к столбу, глядя как тот ловко зашивает рану, окуная пальцы в плоть, прямо внутрь. Бросил на меня взгляд и нахмурился.

— Иди потдохни. Я здесь закончу и ужинать будем.

Я обернулась на хижину Аднана — в окошке мерцает слабый свет.

— Спит он. Сил набирается. Я снотворное с Казимом послал. До утра не хватятся тебя, а там посмотрим, что дальше делать будем.

Я кивнула и хотела было отблагодарить уставшего до полусмерти старика, выпачканного кровью, с каплями пота на морщинистом бородатом лице. Но едва открыла рот он меня остановил жестом…

— Это я тебя должен благодарить…у маленькой белой девочки оказалась большая душа. Ты сегодня жизни нашим воинам спасла. Да хранит тебя, Аллах и ниспошлет тебе благосклонность нашего господина. Все не такое, каким кажется на первый взгляд. На вот. Укройся. Ночью прохладно становится.

И протянул мне пестрое покрывало.

* * *

Я устроилась на подушках за ящиками из которых Икрам соорудил стол и два стула, легла на подстилку, слегка обгоревшую по краям и укрылась покрывалом, которое дал мне старый лекарь. Но едва сомкнула глаза, чувствуя, как от усталости ломит руки и ноги, болит затылок и по телу разливается истома, услышала детский плач… тихий и сдавленный. Где-то совсем рядом. Приподнялась, прислушиваясь, пытаясь определить откуда плач доносится. Мне показалось, что оттуда, где вещи в кучу свалены. Я встала и пошла на звук.

Уже успело стемнеть, только своеобразная площадка перед домами освещена несколькими кострами у которых сидят мужчины в полной тишине.

Я нашла ее именно там, маленькую Амину, всю в слезах с клубком вещей в руках. Совсем крошечная, раскачивается из стороны в сторону, нюхает вещи, видимо погибшей сестры, к лицу прижимает и плачет навзрыд. Так горько, что у меня все внутри опять в камень сжалось и никак не отпускает.

— Джумааа…они убили тебя. Кто меня любить будет, жалеть, кому нужна я теперь?

Я подошла и рядом с ней села, подняла голову к черному небу, усеянному звездами. Тихо так вдруг стало и голоса смолкли в деревне. Только в пустыне шакалы воют, и какая-то птица ночная кричит. Все-таки жуткое это место. Самый настоящий ад беспросветный…Но сейчас душу корежило совсем от другого — вот этой малышке было гораздо больнее… и моя собственная боль отходила куда-то на второй план.