1000 не одна ночь

Наверное, не стоит мне к ним лезть у них свои обычаи, своя родня огромная. У девочки и мать есть, и бабушка. Только внутри все равно саднит болью тоскливой и лицо сестры перед глазами. Как там она сейчас одна без меня засыпает? Читает ли мама ей сказки или так и валится уставшая с ног, а после моего исчезновения замыкается в себе отталкивая всех вокруг. Представила себе, что Верочка там совсем одна и в учебе съедет, и никто с ней не поиграет и не погуляет. Вспомнила, как ругалась с ней, как злила она меня и иногда хотелось тонкие косички ее пообрывать вместе с острым язычком, который мне показывала. А сейчас я бы все ей простила и слова обидные, и соперничество за внимание мамы с отцом, и за то, что вещи мои таскала, портила тетради рисунками своими корявыми. Она ведь крошечная совсем. Не намного старше этой маленькой девочки с красивым именем Амина. Я бы сейчас все на свете отдала, чтобы оказаться дома.

Обернулась к большой палатке под тканевым навесом, туда мужчины стаскивали раненых, а среди них Икрам кружил, как старый, черный ворон с котомкой своей и склянками. Я его голос издалека слышала. Причитает, что ему со всеми делать и что помощь нужна. Я решительно приподняла низ джалабеи и к нему пошла, стараясь быстро ступать босыми ногами по горячему песку. Сандалии остались в хижине.

Конечно медработник из меня никудышный, как и лекарь. Я крови и боли боюсь до обморока, но если не я, то кто? Их женщинам нельзя, а мужчин в деревне, кроме воинов Аднана не осталось почти.

Рано или поздно приходит время и жизнь каждого из нас заставляет повзрослеть. Иногда это случается слишком резко и неожиданно, словно с тебя содрали кожу и оставили обрастать новой. Я чувствовала, что взрослею именно сейчас в эту секунду пока иду под навес, где умирают от ран люди, стонут от боли и зовут на помощь.

Икрам едва меня завидел, глаза и без того огромные и навыкате, округлил. Не думал, что и правда приду. Я и сама не думала, но бывает, что решения принимаются даже не нами, а где-то свыше.

— Ты что тут делаешь? А ну-ка давай уходи отсюда. Хочешь, чтоб у меня неприятности из-за тебя были?

Я посмотрела ему в глаза и упрямо стиснула кулаки.

— Никуда я не пойду, я помогать пришла. Ты сам не справишься и люди умрут!

— А так умру я!

Он сказал это на полном серьезе и в глазах промелькнула тень суеверного и панического страха. Аднана боится, что накажет за то, что позволил к раненым прикасаться.

— Не умрешь. Кроме тебя больше некому их лечить. Ты им нужен. Сейчас тебя точно не убьют.

Прищурился, чуть склонив голову набок и взгляд его изменился, как и тогда в хижине.

— А ты не так проста, как могло бы показаться на первый взгляд.

— В этой жизни все не такое, каким кажется. Говори, что делать.

Старик поджал губы, все еще не решаясь мне что-либо поручить, пока не послышались жуткие стоны, и он махнул рукой, сдаваясь.

— Много с колото-резаными ранами надо промывать и зашивать, воду носить, менять повязки с мазями, проверять чтоб не было жара. Сможешь?

Я кивнула, стараясь справиться с тошнотой, подступившей к горлу от одной мысли, что увижу развороченные раны и много крови.

— Тогда приступай. Чего стала? Зашивать умеешь?

Я ничего не ответила, только расширенными глазами на старика смотрела. На долю секунды захотелось убежать и спрятаться. Что я тут делаю? Это ведь не я совсем. Я не умею. Я не такая.

— Ищи чем раны промывать и повязки делать. Там на ящике ножницы, нож, нитки, иголки и спирт.

— А где я…где я повязки возьму?

— С мертвецов одежду поснимали их в саване хоронить будут. Иди выбери там почище и режь на полоски.

В голове пронеслась мысль, что это полная антисанитария и в то же время понимание, что по-иному здесь и не будет, а еще ужас от того что мне придется копаться в вещах убитых.

— Иди давай. Времени нет совсем. Эй, Казим, вон того, второго в первом ряду вытаскивай отсюда он полчаса уже, как умер.

Я вздрогнула и обернулась на раненых, один из воинов схватил окровавленного мужчину за ноги и потащил прочь из-под навеса. Потащил, как мешок. Словно тот никогда не был человеком и мне захотелось закричать, чтоб осторожней, что нельзя так к телам относится.

— Эй, русская, ты передумала уже? Время идет.

Обернулась к Икраму, тяжело дыша.

— Почему с телом так…так неаккуратно?

— Телу все равно. Тело это всего лишь оболочка, а душа его давно в раю с Аллахом и улыбается нам несчастным, смотрит, как мы маемся. Казим одноногий по-другому не может. И на том спасибо, а то сами б таскали или тут бы нам разлагаться начал.

Я еле нашла ту кучу вещей о которой говорил Икрам. Жутко это рыться в вещах, принадлежавших еще вчера живым людям.

Стараясь дышать ртом и не рассматривать пятна крови, я ачала перебирать окровавленные джалабеи, платки и жилеты, борясь с тошнотой и приступами паники от понимания, что совсем рядом в нескольких метрах от меня с трупов снимают одежду и раскладывают на песке. Оттуда слышится мужской голос читающий молитву, а с деревни доносится женский плачь.

И вдруг почувствовала боль в ноге, а рядом камень упал