11.22.63

Мне не верилось, что я буду жить в этой безнадежной лачуге, на этой безнадежной улице после моего хорошенького домика, который остался стоять на юге отсюда, где я с гордостью содержал регулярно подстриженным настоящую лужайку. Хоть я пока что даже не выехал из Джоди, я уже чувствовал ностальгию.

— Дайте мне, пожалуйста, расписку, — сказал я.

Хоть это я получил даром.

3

Был последний день учебного года. Классы и коридоры пустые. Вентиляторы под потолками загребали уже горячий воздух, хоть было только восьмое июня. Освальды покинули Россию; согласно заметкам Эла, через пять суток пароход «Маасдам» пришвартуется в Хобокене[490], где они сойдут по трапу на американский берег.

Пусто было и в учительской, если не считать Денни Лейверти.

— Эй, друг. Я так понимаю, ты отбываешь в Даллас заканчивать свою книжку.

— Конечно, планирую. — В моих планах на самом деле фигурировал Форт-Уорт, по крайней мере, на начальном этапе. Я начал вычищать свою ячейку, захламленную всякими реляциями, которые накопились к концу года.

— Если бы я был сам себе хозяин, свободный, не привязанный к жене, трем голосраким и кредитом на дом, я бы, возможно, и сам попробовал написать книгу, — сообщил Денни. — Я был на войне, знаешь ли.

Я знал. Все знали об этом обычно уже на десятой минуте знакомства с ним.

— Бабла достаточно, чтобы хватило на жизнь?

— С этим у меня все в порядке.

Более чем достаточно, чтобы продержаться до следующего апреля, когда я надеялся завершить свое дело с Освальдом. Мне не надо будет делать никаких новых вылазок в «Финансовое обеспечение» на Гринвил-авеню. Даже единственная туда экспедиция была непомерной глупостью. Если бы хотел, я мог бы убедить себя в том, что случай с моим домиком во Флориде был результатом неудачного розыгрыша, тем не менее, я также уверял себя, что у нас с Сэйди все прекрасно, и только поглядите, как оно обернулось.

Я ссыпал пачку бумаг из своей ячейки в мусор… и увидел маленький запечатанный конверт, который раньше почему-то избежал моего внимания. Я знал, кто пользуется такими конвертами. На том листочке из блокнота, который обнаружился внутри, не было слов приветствия, не было и подписи, кроме едва уловимого (вероятно, вообще иллюзорного) запаха ее парфюма. Записка была короткой.

Я держал эту бумажку в руке целую минуту, задумчиво, а потом засунул себе в задний карман и впопыхах отправился в библиотеку. Я не знал, что там сделаю, или что скажу, но это не имело значение, поскольку в библиотеке было темно, и стулья стояли на столах. Но я все равно подергал ручку двери, они были заперты.

4

Только две машины оставались в конце стоянки, седан «Плимут» Денни Лейверти и мой «Форд», складная крыша которого уже имела довольно потрепанный вид. Я и сам чувствовал себя каким-то потрепанным.

— Мистер Э! Подождите, мистер Э!

Это были Майк и Бобби Джилл, они бежали через раскаленную автостоянку ко мне. Майк нес маленький упакованный презент, который тут же мне и вручил.

— Я и Бобби хотим подарить вам кое-что.

— Мы с Бобби хотим. Но не надо было, Майк.

— Мы считаем, что надо, мужик.

Меня растрогало, когда я увидел, что Бобби Джилл плачет, но вместе с тем стало радостно от того, что толстый слой «Макс Фактора» уже не покрывает ее лицо. Теперь, когда она знала, что дни безобразного шрама проходят, она перестала его замазывать. Она поцеловала меня в щеку.

— Благодарю вас очень, очень, очень, мистер Эмберсон. Я вас никогда не забуду, — она посмотрела на Майка. — Мы вас никогда не забудем.

Вероятно, они и не забудут. Это было приятно. Это не перебивало темной, запертой библиотеки, но все- таки — это было очень приятно.

— Откройте, — попросил Майк. — Мы надеемся, что вам понравится. Это для вашей книги.

Я открыл пакетик. Внутри находилась деревянная коробочка приблизительно восемь дюймов длиной и два дюйма шириной. Внутри коробочки, в шелковом гнездышке лежала авторучка «Уотермен»[491]

с выгравированными инициалами Дж. Э.

— О, Майк, — произнес я. — Это слишком.

— Это было бы не слишком, даже если бы она была из чистого золота, — возразил он. — Вы изменили мою жизнь. — Он взглянул на Бобби. — Наши жизни.

Он меня обнял, а в 1962-му то был серьезный жест среди мужчин. Я радушно обнял его тоже.

— Вы давайте о себе знать, — сказала Бобби Джилл. — Даллас не так уже и далёко. — Она изменила ударение. — Далеко.

— Конечно, — сказал я, зная, что не буду, и они, скорее всего, тоже не будут. У них впереди собственные жизни, и если им посчастливится — то жизни прекрасные.

Они уже пошли, но вдруг обернулась Бобби:

— Это стыд, что вы друг с другом порвали. Мне самой от этого плохо.

— Мне тоже от этого плохо, — сказал я, — но, возможно, это к лучшему.