11.22.63

Мореншильд был ключом ко всему делу, единственной причиной, которая удерживала меня от убийства Освальда, как только тот переедет в дом напротив моего. Джордж де Мореншильд, геолог-нефтяник, который спекулирует нефтеносными участками. Человек, который живет жизнью плейбоя, главным образом благодаря деньгам своей жены. Как и Марина, он русский эмигрант, но, в отличие от нее, благородного происхождения — фактически, он барон де Мореншильд[500]. Человек, который на те несколько месяцев, которые остаются Ли Освальду, станет его единственным другом. Человек, который должен подсказать Освальду, что мир мог бы стать лучше без определенного отставного генерала, правого расиста. Если де Мореншильд окажется соучастником Освальдовского покушения на жизнь Эдвина Уокера, моя ситуация значительно усложнится; тогда включатся в игру все те эксцентричные теории заговора. Хотя Эл считал, что все, на что был в состоянии этот русский-геолог (или может быть в состоянии; как я уже говорил, жизнь в прошлом приводит к путанице), это лишь поддрочить мужчину, нестабильный ум которого и без того поглощен стремлением к славе.

В своих заметках Эл писал: «Если Освальд вечером 10 апреля 1963 года будет сам, шансы на то, что в убийстве Кеннеди, которое произойдет через семь месяцев, принимал участие другой стрелок, упадут почти до нуля».

Под этой записью, уже прописными буквами, он добавил свой финальный вердикт:

«ВПОЛНЕ ДОСТАТОЧНО, ЧТОБЫ УБРАТЬ ЭТОГО СУКИНОГО СЫНА».

9

Девочки, которых я видел, а они меня нет, навели меня на мысль о том старый фильме «Окно во двор» с Джимми Стюартом[501]. Многое можно увидеть, даже не выходя из собственной гостиной. Особенно, если имеешь соответствующее снаряжение.

На следующий день я съездил в магазин спорттоваров и купил бинокль «Бауш & Ломб»[502], напоминая себе не забывать об осторожности с солнечными отблесками от линз. Поскольку дом № 2703 находился на восточной стороне Мерседес-стрит, я думал, что в этом смысле после полудня я буду находиться в безопасности. Выткнув бинокль через щель между шторами, я подкрутил фокусное колесико, и гостиная в доме напротив, явилась передо мною в таких четких деталях, словно я в нее зашел.

На старом бюро, в ящиках которого лежали столовые приборы, так и стояла Наклоненная Пизанская Лампа, ожидая, пока кто-то ее включит и активирует жучок. Но мне от нее никакой пользы, пока она не подключена к ловкому японскому катушечному магнитофончику, который на самой медленной скорости способен записать до двенадцати часов звука. Я его уже испытал, говоря прямо в запасную лампу с жучком (от чего чувствовал персонажем какой-то кинокомедии Вуди Аллена[503]), и, хотя воспроизведенная потом запись была тягучей, слова звучали разборчиво. Все это означало, что я, как это говорят в морской пехоте, снаряжен и к выполнению миссии готов.

Если отважусь.

10

Четвертое июля[504] выдалось бодрым на Мерседес-стрит. По случаю выходного дня мужчины поливали свои уже не подлежащие спасению лужайки — кроме нескольких дневных и вечерних гроз с ливнями, погода вообще стояла сухая и знойная, — а потом попадали в шезлонги слушать бейсбол по радио и пить пиво. Подростки бросались петардами в бродячих собак и нескольких неизвестно-чьих кур. На одну из них и упала такая бомба, и курица взорвалась массой крови и перьев. Мальчишку, который бросил эту петарду, всего в слезах потащила куда-то дальше по улице его мать, на которой не было ничего, кроме комбинации и кепки с лейблом «Фармол»[505]

. По ее неуверенной походке я рассудил, что она тоже уже успела налиться пивом. Что-то наиболее похожее на фейерверк началось сразу после десяти вечера, когда кто-то, возможно, тот же самый пацан, который порезал шины моего кабриолета, произвел поджог старого «Студебеккера», который уже неделю стоял брошенным на паркинге под складом компании «Монтгомери Уорд». Гасить его прибыли пожарники, и смотреть на это сошлась вся улица.

Хейл, Коламбия[506].

На следующее утро я прошелся осмотреть обгоревший каркас, который печально сидел на сплющенных решетках своих шин. Возле одного из грузовых дебаркадеров склада я заметил телефонную будку и, поддавшись импульсу, позвонил Элли Докерти, попросив телефонистку найти ее номер и соединить меня. Отчасти я сделал это, так как чувствовал себя одиноко, но главным образом потому, что хотел услышать какие-то новости о Сэйди.

Элли ответила на втором гудке и, как показалось, обрадовалась, услышав мой голос. Стоя там, в уже почти раскаленной будке, со спящей после знаменитого Четвертого июля Мерседес-стрит у меня за спиной и смрадом обугленного автомобиля в моих ноздрях, я не мог не откликнуться на это улыбкой.