12 новых историй о настоящей любви (сборник)

Он рассмеялся. У него был красивый смех, на октаву выше, чем его обычный голос. И в нем была какая-то легкость, от которой я чувствовала себя гораздо комфортнее, чем могла бы, сидя наедине в машине с человеком, которого едва знаю.

– Я принимаю почести только в форме реверансов, – сказал он.

Он нажал пару кнопок на приборной панели, и заиграл альбом, который мы обсуждали. Первый трек, «Traditional Panic», был быстрее, чем остальные – странная смесь электрогитары и колокольчиков. Солировала женщина с отличным контральто, которое иногда напоминало мужской голос. Я наряжалась в нее на два последних Хэллоуина, и никто не мог угадать, что это за костюм.

– Ну и как тебе? В смысле, альбом.

– Не скажу, что это один из моих любимых. Слишком бодрый по сравнению с тем, что они обычно играют. Как-то они опопсели, что ли.

– Я читал про гитариста, который пишет все их песни. Говорят, он всю жизнь страдал от депрессии, а когда писал этот альбом, как раз выходил из очередного приступа. Теперь у него вроде как с женой все наладилось, они ребенка ждут. Так что, когда я слушаю этот альбом, то думаю только о том, что ему лучше, понимаешь?

– Мне веселые песни всегда сложно понять. – Я барабанила пальцами по приборной панели. На мне были сразу все мои кольца: одно из резиночек, одно старенькое кольцо-хамелеон, одно из янтаря с застывшим внутри муравьем, одно с шипами. – Они рождают не так много эмоций.

Он нахмурился.

– Грусть и злость – не единственные чувства, которые считаются чувствами.

– Ты не это сказал, – возразила я, вернув нас из воспоминаний в настоящее. – Ты просто молчал, пока мы не доехали до моего дома, а потом спросил, не хочу ли я сходить с тобой на концерт.

– Ну, я решил, что тебе было бы интересно узнать, о чем я думал в тот момент. – Он пожал плечами, по-прежнему держа руки на руле.

– И я все еще с тобой не согласна насчет того альбома.

– Когда ты его последний раз слушала?

Сперва я ничего не ответила. Я вообще перестала слушать музыку пару месяцев назад, когда она начала пронзать мне сердце, как иголкой. Зато я целыми днями слушала ток-шоу по радио, успокаиваясь от бесконечной болтовни, но не прислушиваясь к тому, о чем говорят.

– Давно, – сказала я наконец.

– Ну так послушай сейчас.

И я стала слушать, глядя в окно на наш район. Я жила на хорошей стороне улицы, он на плохой, как было принято считать. Но дом Мэттью, пусть и маленький, всегда был очень теплым. Там было полно безвкусных безделушек, которые хранили его родители. На подоконниках в ряд стояли глиняные горшки, которые он сделал в детском кружке керамики, хотя они были безумных цветов и очень, очень кособокие. Стена была увешана вышивками его мамы со стихами про дом и семью.

Мой дом, справа от нас, был величественным, с точечными светильниками на белых стенах, с колоннами – прямо мини-Монтичелло. Вдруг где-то в глубине воспоминания я наткнулась на ощущение ужаса, которое охватило меня, когда мы подъезжали к дому. Мне не хотелось туда входить. Мне и сейчас не хотелось.

Некоторое время я сидела молча, слушая вторую песню, «Inertia». Это была одна из немногих песен про любовь в этом альбоме. Про то, как гитариста по инерции тянуло к жене. Первый раз, когда я ее услышала, мне показалось, что это ужасно неромантичное чувство: как будто он ее встретил и женился на ней по желанию какой-то внешней силы и просто не мог этому помешать. Но теперь мне слышалось стремление к какой-то конкретной цели, как будто все вокруг подталкивало его к ней. Даже ошибки, даже мрачные времена вели его к жене.

Я невольно сморгнула слезы.

– Что ты пытаешься сделать, Мэтт?

Он дернул плечом.

– Просто хотел еще раз пережить приятные моменты с лучшей подругой.

– Ну ладно, – сказала я. – Тогда давай отправимся в твое любимое воспоминание.

– Сначала в твое.

– Как скажешь, – согласилась я. – В конце концов, это твоя вечеринка.

– И я заплачу, если захочу, – пропел он [12], и тут его пахнущая крекерами машина исчезла.

Я знала, как его зовут, как это бывает с людьми, которые учатся с тобой в одной школе, даже если вы особо не общаетесь. У нас была пара общих предметов, но мы никогда не сидели рядом и толком не разговаривали.

В промежутке между нашими воспоминаниями я подумала про тот момент, когда впервые увидела его в коридоре школы с перекинутой через плечо сумкой и волосами, свисающими до самых глаз. У него были черные волосы, в те времена лохматые и вьющиеся на висках. А глаза у него были орехового цвета и выделялись на фоне смуглой кожи. Глаза ему достались от матери-немки, а не от отца-мексиканца. А еще у него были ямочки на щеках. Сейчас у него были еще и шрамы от акне, заметные только при ярком свете. Маленькие напоминания о наших прыщавых подростковых годах.

Теперь, глядя, как он материализовался передо мной, я удивлялась, как я сразу не увидела в нем потенциал дружбы, горящий внутри как маленькая свеча. Он так долго казался мне совсем другим человеком. А потом стал единственным – единственным, кто меня понимал, а потом и единственным, кто мог меня выносить. Теперь никто не мог. Даже я сама.