12 новых историй о настоящей любви (сборник)

Мы с Мэттом сели в машину, намочив сиденья. В подставке стояли два стакана: один с вишневым смузи (для меня), второй с клубничным молочным коктейлем (для него). Я ничего про них не сказала, а он начал пить свой, не спрашивая.

Оглядываясь назад, я поразилась, насколько легко нам было сидеть в тишине, слушая грохот дождя и шуршание дворников по стеклу. Мы не говорили ни о том, куда едем, ни о том, что происходит с каждым из нас. Люди, с которыми так легко молчать, встречаются реже, чем те, с кем можно вести непринужденную беседу. У меня такого больше ни с кем не было.

Я медленно ехала по мокрым дорогам, выруливая на парковку у пляжа. Там я остановилась. Небо начинало темнеть, но не от того, что день клонился к вечеру, а от сгущающейся грозы. Я отстегнула ремень.

– Клэр, я…

– Разговаривать необязательно, – перебила я. – Если ты хочешь просто посидеть здесь, допить свой коктейль, а потом вернуться домой, ничего страшного.

Мэтт уставился на свои колени.

– Хорошо, – сказал он.

Он тоже отстегнул ремень и взял свой стакан. Мы смотрели на бушующие волны. В небе сверкнула молния, и я почувствовала, как раскат грома отозвался у меня в груди, сотрясая сиденье. Я допила сахарный сироп из своего коктейля, и во рту остался приторный вишневый вкус.

Над водой сверкнула еще одна молния, яркой полосой расчертившая небо до самого горизонта. Я слабо улыбнулась.

Рука Мэтта потянулась ко мне, и я взялась за нее. От его прикосновения меня слегка ударило током, но я была не уверена, произошло ли это тогда или сейчас, в настоящем. Разве я бы не заметила нечто подобное тогда?

Его рука дрожала от плача. Я тоже сморгнула слезы, но не отпустила его руку. Я крепко держала ее, даже когда ладони у нас вспотели, а стоящий у него на коленях коктейль растаял.

Через некоторое время до меня дошло, что тогда на этом все и закончилось: Мэтт отпустил мою руку, и я отвезла его обратно домой. Но теперь Мэтт по-прежнему сидел рядом, стиснув мою руку своей теплой и сильной ладонью. Я не отстранялась.

Он поставил коктейль на пол и вытер щеки рукой.

– Это твое любимое воспоминание? – тихо спросила я.

– Ты точно знала, что делать, – так же тихо ответил он. – Все остальные чего-то от меня хотели: каких-то заверений, что со мной все в порядке, хотя со мной все было совсем не в порядке. Или пытались сделать так, чтобы мне было легче. Как будто терять отца должно быть легко. – Он покачал головой. – Но ты просто хотела показать мне, что ты рядом.

– Ну, – заметила я, – я не знала, что тебе сказать.

Конечно, дело было не только в этом. Я сама ненавижу ситуации, когда я расстроена, а люди пытаются подбодрить меня, будто запихивают мою боль в маленькую коробочку и протягивают ее мне со словами: «Видишь, все не так уж страшно». Мне не хотелось так поступать с Мэттом.

– Никто не знает, что сказать, – возразил он. – И все же они не могут не попытаться. Черт бы все побрал.

У всех сложилось определенное представление о Мэтте: вот парень, который отбивает барабанную дробь под шутки, которые вовсе и не шутки, парень, который дразнит и подкалывает людей до тех пор, пока им не захочется его придушить. Вечно улыбается. Но я знала другого Мэтта. Того, который готовил маме завтрак каждую субботу, который спорил со мной про искусство, музыку и смысл жизни. Единственный человек, о котором я точно знала, что он скажет мне, если я буду вести себя глупо или пафосно. Интересно, я была единственной, кто знал эту его сторону? Кто знал его целиком?

– Теперь я бы сказал, что это и мое самое нелюбимое воспоминание. – Он отпустил мою руку и посмотрел в сторону. – Не потому что было больно, а потому что это напоминает мне, что, когда мне было плохо, ты знала, как меня поддержать. А когда тебе было плохо, я тебя бросил.

Я дернулась от жестокости этой фразы, будто он дал мне пощечину.

– Ты не… – начала я. – Со мной было непросто, я знаю.

Мы снова замолчали. Дождь продолжал неумолимо колотить по крыше машины. Я смотрела, как капли отскакивают от ветрового стекла, сквозь которое океан казался абстрактной картиной, сплошным размытым голубым пятном.

– Я беспокоился за тебя, – сказал он. – Вместо того чтобы злиться, надо было просто тебе об этом сказать.

Я попыталась произнести слова, вертевшиеся на языке: «Не надо за меня беспокоиться. У меня все в порядке». Мне хотелось улыбнуться, коснуться его руки и пошутить. В конце концов, это ведь его Последнее посещение. Это его момент, а не мой. Скорее всего, это наша последняя возможность побыть вместе, учитывая, что он умирает.

Я не повела его в то воспоминание. В то самое. Удивительно, насколько было важно намерение в этом странном пространстве между нашими сознаниями. Чтобы погрузить нас обоих в какое-то воспоминание, его надо было притягивать к себе усилием воли, будто сматывая удочку. Иначе я оказывалась наедине сама с собой на несколько мгновений, которые казались длинными, как полжизни.