1794

Несколько минут они обсуждали, как написать: содержание, формулировки, тон. И только когда письмо Свеннингу уже было обсуждено до деталей, Хедвиг прекратила свои колебательные движения вдоль скамьи и остановилась.

— Эмиль… эта история и в самом деле так для тебя важна?

— Да. Важна.

— Я понимаю… большой соблазн — стать вторым Сесилом. И у тебя, конечно, свои причины довести это дело до конца. Но это не значит, что ты должен быть чересчур доверчив.

— Что ты имеешь в виду?

— Этот Кардель… — Она сменила позу, точно готовилась к предстоящей филиппике. — Ты сказал, война его выплюнула, лишила всего: руки, возможностей нормальной жизни. А Сесил вернул ему достоинство и уверенность в себе… на время, по крайней мере. И вот Сесил умирает, а он находит тебя.

— Не он меня, а я его…

— Неважно. Он тебя, ты его… главное, вы с Сесилом очень похожи, и я решусь предположить, что Кардель увидел в тебе возможность вновь пережить это чувство. Чувство нужности. — Она задумалась на секунду, словно оценивала точность определения, и уверенно, с нажимом повторила: — Вот именно: нужности. Востребованности. Но помни: его лояльность Сесилу необязательно распространяется и на тебя. Он лоялен, даже не просто лоялен, он предан — но не тебе, а призраку. Человеку, ушедшему в мир иной. Человеку, которого с нами уже нет. Здесь-то и таится опасность. Кардель действует по велению сердца, а что значит — по велению сердца?

Это значит — капризно и непредсказуемо. Так что будь начеку.

Она села рядом, секунду подумала и придвинулась совсем близко.

— Ты собираешься рассказать ему про нашу встречу? Поделиться? Признаться, что помощь исходит не только от тебя?

Он открыл было рот, но не успел сказать ни слова.

— Я у тебя в долгу, Эмиль. В таком долгу, что вряд ли смогу когда-нибудь выплатить. И если тебе важна его благодарность… если тебе важно, чтобы он видел в тебе Сесила, не рассказывай про меня.

Эмиль опять хотел возразить, но ему помешала внезапно вспыхнувшая детская радость: как замечательно говорить с кем-то, кто знает тебя так же, а может, и лучше, чем ты сам! От кого у тебя нет секретов, а главное — нет причин что-либо утаивать.

Хедвиг отодвинулась и поднялась со скамьи. Отряхнула, поправила платье, отошла к воде и довольно долго смотрела на свинцовую воду Меларена, словно вспоминая что-то.

— Эмиль… — Она обернулась и опять подошла поближе. — Твоя болезнь… как ты ее заметил?

— Я видел вещи, которых не было.

— Как это?

— Помню… утром проснулся от ощущения, что за мной кто-то наблюдает. У постели сидит отец, лицо совершенно серое. На коленях — пачка бумаг… все, что посылали профессора. Упреки, увещевания, попытки пристыдить, угрозы, жалобы. Отец был в ярости. Мне показалось — будь у него побольше сил, я получил бы такую взбучку, что запомнил бы на всю жизнь. «Что ты можешь сказать в свое оправдание? — Даже не кричал, а визжал он. — После всех усилий… как ты смел пустить псу под хвост все старания, которые я приложил, чтобы подготовить тебя к университету?»

Хедвиг невольно улыбнулась — настолько похоже Эмиль изобразил отцовские интонации.

— Через слово ставил мне в пример Сесила — смотри, негодяй! Значит, дело не в воспитании, которое ты получил дома, смотри, какие великолепные плоды оно, это воспитание, принесло! Посмотри на своего брата… И что мне было ему возразить? Я натянул на голову одеяло, чтобы он не видел моих слез. Так и лежал, пока он не утомился и не ушел…

— Ну и что?

— Что? Как — что? Прошло не меньше часа, прежде чем я вспомнил: отец уже несколько недель как мертв… Хоть я и не успел приехать на похороны…

Эмиль замолчал. Она тоже довольно долго не произнесла ни слова. Изучала серые камни брусчатки.

— А дальше? Что было дальше?

Эмиль горько засмеялся.

— Ты, наверное, решишь, что я тебя разыгрываю, дорогая сестрица, твое право… Но мое право досказать. Можешь смеяться — я иду на этот риск, смейся. Сесил когда-то подарил мне на день рождения книгу. Мне исполнилось семь лет… или, может, восемь. Представь себе — Плутарх.

В семь лет! История, как Тезей входит в построенный Дедалом лабиринт и встречает Минотавра. Сказка… Сесил и воспринимал ее как сказку. А может, как шутку… скорее всего, хотел посмеяться над отцовской страстью к игре в лабиринт. Господи, не понимал он, что ли: я был слишком мал, чтобы оценить эту… шутку! Сосчитать трудно, сколько раз я вскакивал, мокрый от пота… чуть не каждую ночь мне мерещился Минотавр, эта жуткая бычья голова на неправдоподобно огромном человеческом теле… ты же помнишь рисунок. Безжалостный людоед. И вскоре после мистической встречи с покойным отцом мне стал чуть не каждую ночь мерещиться этот Минотавр. Я слышал его тяжелые шаги за стеной, за тонкой стеной… что ж — стена; она вполне могла оказаться одной из бесчисленных перегородок лабиринта в Кноссе. И каждый раз шаги казались ближе, чем накануне…

— Эмиль… ты же не веришь в сказки?