1795

— Сразу после бала, в пятницу. Начнем с рассвета. Дни сейчас длинные, даже длиннее, чем нам понадобится. Легкая гвардия пусть валяется в постелях, благородным клиентам надо дать время опохмелиться. Короче — на улицах останется одна нечисть. Перекроем все мосты и двинем квартал за кварталом от дворцового взвоза к Слюссену, там сведем концы сети и будем считать улов. Если девица Кнапп в городе, мы ее найдем. Среди таких же, как она.

Эдман некоторое время подумал и кивнул:

— Хорошо… но! Время еще есть, используйте его с толком. Пусть писаки собирают все жалобы на бродяг и попрошаек — и немедленно в газеты. Надо подготовить общественное мнение. Держите меня в курсе.

16

Началось все с кофе, с этого дурацкого прошлогоднего приказа барона Ройтерхольма. Новый закон постигла судьба всех подобных законов: богатые не обращали внимания, те, кто попроще, нарушал, а проходимцы использовали в своих целях. В обществе сосланных на север Европы за грехи иностранных послов этот запрет воспринимался как невыносимое для чести и достоинства оскорбление. Мало того что им вменялось в обязанность обхаживать приближенных к трону капризных павлинов и эта фальшивая игра была унизительной; но теперь, представьте только, даже невозможно облегчить унижение чашкой черного золота. Ройтерхольм, этот выскочка, чей единственный мандат — близость к утомленным ушам скучающего герцога? Мы игнорируем Ройтерхольма; дипломатический клуб наслаждался волшебным напитком так же, как и раньше, если не более усердно.

Очень скоро режиму стало известно: иностранные послы презирают шведские законы. Весь дипломатический корпус вызвали к наместнику под предлогом обсуждения насущных международных вопросов. Вместо этого послы получили нагоняй — как они смеют пить запрещенный в стране кофе? Вряд ли Ройтерхольм догадывался, какой подарок преподнес дипломатам: предлог немедленно заявить о прекращении полномочий в этой Богом забытой державе, когда-то великой, а ныне шатающейся, как пьяный на краю оврага.

Бывшая великая держава осталась в одиночестве. Соседи с недоумением покачивают головой, время от времени вспоминают времена дружбы и согласия и отделываются подачками. С другой стороны Балтийского моря то и дело доносится скрежет точильных брусков; там вовсе не собирались примиряться с поражениями в предыдущем десятилетии. Русский флот, потопленный в Свенсксунде, возродился, стал больше и лучше — и уже готовится поднять якоря. Единственное, что могла выставить для защиты Швеция, — собственную нищету. Что оставалось Ройтерхольму? Он исподтишка начал переговоры с революционной Францией, гангреной Европы. И случилось непостижимое. Швеция признала новую республику — в обмен на пополнение истощенной до предела государственной казны. Ройтерхольма не заботило, что каждый франк французской милостыни вытащен из канавы с обезглавленными трупами. Короче, по собственной глупости Швеция бросилась в объятия к общеевропейскому врагу.

Но в ложе эвменидов это не обсуждается. Говорят совсем о другом. Что тут обсуждать? Ройтерхольм — осел, королевство катится в пропасть, главное — сохранить самих себя и братство. Необычно жаркий август превратил Стокгольм в настоящий ад. Невооруженным глазом видны плюмажи осаждающих город мух и прочей летучей нечисти. Но магистров ложи на собрании больше, чем можно было бы ожидать даже в сентябре. Обычно они уезжают искать прохладу в своих имениях, но слухи и ожидания удерживают в городе. Встречаются то тут, то там, в различных салонах, где можно без помех выпить кофе, — любое нарушение закона простительно тем, кто в состоянии откупиться. В бальных залах условное рукопожатие помогает опознать братьев по ложе. Иногда собираются в каком-нибудь petite maison. Сводницы привозят туда новый товар — девочек и мальчиков, выгнанных из родных мест неурожаем. Свежих, юных, еще не меченых неизбежными в большом городе сыпью и фурункулами, тех, в ком еще теплится проблеск надежды, что за полученные деньги они смогут купить что-то похожее на жизнь, что кошмар двух или трех ночей станет исключением, которое, если постараться, можно забыть. Тех, кто не возомнит, что за эти ночи приобрел профессию, кто еще в состоянии выказать возбуждение или страх. То или другое одновременно, или в неизбежной последовательности. Товар этого рода имеет свойство быстро портиться, они продают себя все дешевле. Не успевают оглянуться — и свинцовая гиря безнадежных ожиданий утягивает туда, откуда нет и не может быть возврата.