1812 год в жизни А. С. Пушкина

Иван Васильевич удивлялся безропотному терпению солдат, и вот 3 декабря 1821 года в 16-й дивизии М. Ф. Орлова произошёл неприятный для начальства инцидент. Ротный командир Камчатского полка Брюханов приказал подвергнуть наказанию каптенармуса.[43] Четверо солдат вырвали несчастного из рук экзекуторов. Михаил Фёдорович взял солдат под свою защиту, но после Нового года он уехал в Киев и декабрьское происшествие повернулось в другую сторону. Корпусной командир, прибывший в Кишинёв, объявил случившееся бунтом и приказал примерно наказать «провинившихся».

20 февраля у Акерманского въезда в город происходила казнь, которую описал князь П. И. Долгоруков: «Секли кнутом четырёх солдат Камчатского полка. При собрании всего находящегося на лицо здесь войска, тысяч около двух, прочитали преступникам при звуке труб и литавр сентенцию военную, вследствие коей дали первому 81, а прочим трём по 71 удару. Стечение народа было большое; многие дамы не стыдились смотреть из своих колясок. И меня привлекло любопытство, но едва имел я столько духу, чтобы несколько раз взглянуть издали на экзекуцию. Одно приготовление ужасно. При мне сняли с плахи первого солдата, едва дышащего, и хотели накрыть военною шинелью, но полковой командир Соловкин закричал: „Смерть военная, не надобно шинели, пусть в одной везут рубахе“. На другом конце солдат простой не мог быть равнодушным зрителем. Он упал, и его вынесли за фрунт» (68, 353).

Двумя неделями раньше по распоряжению Сабанеева был арестован майор В. Ф. Раевский, вошедший в историю как первый декабрист. О командире корпуса он отзывался как о человеке, скрывавшем своё подлинное лицо:

— Он сначала явно говорил против существовавшего порядка и устройства администрации и правления в России и властей.

Иван Васильевич был известен своим злоязычием. В самом начале кампании 1813 года, занимая весьма ответственный пост, он послал А. Ф. Ланжерону письмо и стихотворение (оба на французском языке). В последнем советовал Александру Фёдоровичу: младший унтер-офицер, заведовавший ротным имуществом.

Остановитесь, генерал,В своём большом желании сломать себе шею,Не летите к славе,Не предупредив по крайней мере нас.

Понимая, что представитель старой французской аристократии едва ли одобрит его стихи, Сабанеев оправдывал их рождение общей неразберихой в мире:

Они плохи, скажете Вы мне,

Все равно, я Вам признаюсь:В этом прекрасном векеВсё так делается.Поэт из такого человека, как я,Из поварёнка — король,

Из парикмахера — дипломат.Император из Бонапарта,Из адмирала — генерал,Из маленького герцогства —Большое королевство,Из Великой армии — сотня человек,

Из сибарита — завоеватель,Из жалкого труса — партизан… (97, 292)

Поварёнком армейский пиит назвал неаполитанского короля И. Мюрата, сына трактирщика; парикмахером — Ле Ду. В командующего сухопутными армиями был «произведён» адмирал П. В. Чичагов. В склонности к роскоши некоторые современники укоряли Кутузова. «Жалкий трус» — его зять полковник Н. Д. Кудашев, погибший в сражении под Лейпцигом.

Инвективы Сабанеева против главнокомандующего русской армией и его зятя многие историки считают пасквилем. Но даже если и допустить, что дыма без огня не бывает, порочить выдающегося военачальника в заграничном походе было не умно. Конечно, письмо Ивана Васильевича носило частный характер, но, как известно, нет ничего тайного, что бы не стало явным. По-видимому, в прошлом были за командующим 6-м пехотным корпусом и другие грешки.

— Скажите Сабанееву, — приказал Александр, — что, доживши до седых волос, он не видит того, что у него делается в 16-й дивизии. Обеспокоенный генерал писал Киселёву: «Каково мне, поседевшему на верной службе царю и царству, впасть в подозрение, столь чуждое чувствам моим. Сделаться жертвою легкомысленности молодых неопытных товарищей моих, словом, потерять доброе имя, купленное ценою крови».

Пятидесятилетнему генерал-лейтенанту, ждавшему производства в чин генерала от инфантерии, совсем не улыбалась перспектива отставки. Зажав сердце в кулак, он продолжал творить суд и расправу. «В кишинёвской шайке, — доносил Сабанеев, — кроме известных Вам[44] лиц, никого нет, но какую цель имеет сия шайка, ещё не знаю. Пушкин, щенок, всем известный, во всём городе прославляет меня карбонарием и выставляет виною всех неустройств. Конечно, не без намерения, и я полагаю его органом той же шайки» (94, 127).