1812 год в жизни А. С. Пушкина

К счастью, поэт не был военным, а потому особо Сабанеева не интересовал, а вот за В. Ф. Раевского он взялся серьёзно. Владимира Фёдосеевича заключили в Тираспольскую крепость и продержали в ней до восстания декабристов. Следственная комиссия, созданная командиром корпуса, так и не смогла за четыре года ни доказать вину Раевского, ни добиться от него признательных показаний. В глубине души Иван Васильевич сочувствовал Раевскому и советовал ему ходатайствовать о своём освобождении.

— Успех в ходатайстве об освобождении вас, — говорил он заключённому, — почёл бы я наивеличайшей ко мне милостью государя императора и день тот наисчастливейшим днём в моей жизни.

Сабанеев был не заинтересован в раскрытии «кишинёвского заговора». Следствие велось неспешно и неквалифицированно. Вот как оценили его позднее в Петербурге: «Следственное дело, произведённое над Раевским под непосредственным влиянием командира 6-го пехотного корпуса генерала от инфантерии Сабанеева, заключает в себе бесчисленные упущения, неправильности и даже противузаконности, ибо допросы отбираемы были от разных лиц вынудительно, некоторые бумаги скрыты, многих документов, к делу необходимо нужных, не имеется вовсе, а от других оторваны и утрачены листы, отчего оные суть неполны. В производстве самого следствия прилагаемо было старание к открытию обстоятельств малозначащих, а важнейшие, как оскорбление императорского величества и существование злоумышленных обществ, кои бы можно было обнаружить ещё в 1822 году и тем предупредить известные происшествия, хотя были в виду генерала Сабанеева, но оставлены им без внимания» (94, 371–372).

Последнее, конечно, было сделано сознательно: командир корпуса и начальник штаба 2-й армии прикрыли командира 16-й пехотной дивизии генерал-майора М. Ф. Орлова. Не случайно за мрачные стены Тираспольской крепости смогли выйти следующие строки её узника:

Скажите от меня Орлову,Что я судьбу мою суровуС терпеньем мраморным сносил,Нигде себе не изменилИ в дни убийственныя жизни

Немрачен был, как день весной,И даже мыслью и душойОтвергнул право укоризны.

…Что касается Пушкина, упомянутого в одном из писем Сабанеева, то он неоднократно видел своего «доброхота» у Инзова, у которого обычно останавливался Иван Васильевич при своих наездах в Кишинёв, а однажды гостил у него. Это случилось, когда он и Липранди при поездке в Бендеры задержались в Тирасполе и были приглашены в дом Сабанеева.

— Пушкин не раскаивался в этом посещении, — вспоминал Иван Петрович, — был весел, разговорчив, даже до болтовни, и очень понравился Пульхерии Яковлевне, жене Сабанеева.

Простое обращение Сабанеева, его умный разговор сделали впечатление на Пушкина, и когда мы рассказали ему первый брак Сабанеева, то он сделался для него, как он выразился, «лицом очень интересным».

А рассказали Александру Сергеевичу о том, что свою супругу Иван Васильевич украл у законного мужа. Рассказали, по-видимому, в связи с тем, что за ужином хозяин поведал о случае, который стал сюжетом для повести Пушкина «Метель»: «В конце 1811 года, в эпоху нам достопамятную, жил в своём поместье Ненарадове добрый Гаврила Гаврилович Р. Он славился…».

Встречался Александр Сергеевич с Сабанеевым и в Одессе. Запомнился маскарад у Воронцовых. Иван Васильевич явился во фраке (при его-то фигуре!).

— Это было ещё ничего, — вспоминал современник, — но он на шею и на фрак нацепил все имевшиеся у него иностранные ордена, а их было много, ибо, будучи начальником Главного штаба главной армии в 1813 и 1814 годах, он получал оные от всех союзников и по нескольку раз, и ни одного русского.

Иностранные консулы восприняли это как оскорбление их наград в глазах русских. Пушкин так и понял этот демарш Сабанеева и был в восторге.

Да, в этом человеке много чего было намешано, но при всём этом две трети своей жизни Иван Васильевич отдал армии и был не последним в рядах её командного состава, на равных противостоявшего звёздным маршалам Наполеона.

Одесса

В начале 1820-х годов этот южный город был ещё молодым, ещё только начавшим развиваться, но всё же гораздо культурнее молдавско-турецкого Кишинёва, и жизнь в нём складывалась с гораздо большим разнообразием. В городе были итальянская опера, хорошие рестораны, казино, сюда исправно доходили западноевропейские газеты и книжные новинки; здесь было много образованных и культурных семейств (в том числе иностранных), а дом новороссийского генерал-губернатора и полномочного наместника Бессарабской области М. С. Воронцова был уголком настоящего большого света.