1888

– Негодяя? Негодяя!? Это я посадил тебя на золотой трон! – не своим голосом завопил я, кидаясь на брата с кулаками. – С жиру бесишься, мерзавец! Самодурствуешь за чужие деньги, так еще и обзываешься!

Я так сильно в него вцепился и так яро бил, что кто-то едва смог оттащить меня в сторону и держать, пока я, глядя на поднимающегося с земли Мишеля, продолжал отчаянно вырываться из чьих-то рук и неистово кричал на всю улицу охрипшим голосом:

– Ты знаешь, каково это – быть двадцатилетним юношей, которого поставили патрулировать ночной Уайтчепел, потому что не хватает полицейских?! Ты знаешь, каково это, когда трое бандитов прижимают тебя к стене дома и держат нож у горла, пока четвертый за углом насилует девушку, а ты, слыша женские вопли, ничего не можешь сделать, потому что у тебя с собой только дубинка и фонарь!? Тебе когда-нибудь плевали в лицо и избивали твоей же дубинкой просто потому, что ты констебль и пришел проверить, кто звонил в колокол и звал на помощь?! Весь в синяках, я спал на холодном полу в полицейских архивах, расследовал бандитские преступления, которые подстраивал сам, чтобы быстрее получить рекомендации для перевода в уголовный отдел, а в выходной день приезжал обратно в графство и слушал твои жалобы на расстройство желудка! Ты даже не спрашивал откуда у меня ссадины по всему лицу!

– Никто не заставлял идти тебя работать в полицию, – сдавленным шепотом ответил побледневший брат, держась за щеку. – Ты мог быть преподавателем в Королевской академии музыки, но решил вступить в клуб лорда Олсуфьева, полагая, что из него можно выйти также легко, как проснуться утром! Но ты не можешь проснуться, Итан. Твоя жизнь – это не сон.

– А бесконечный кошмар! – воскликнул я. – Мне нужно было иметь доступ к архивам, чтобы выяснить, кто продал Эдгару Абберлайну наше здание театра за спиной у отца! Через пять лет, когда голос восстановился, я попытался снова вернуться в театр. Я увидел афишу оперы, в которой мне предстояло участвовать, и понял, что мое время прошло, что места в искусстве для меня больше нет и никогда не будет. На ней было написано: «Абрахам Харпер и другие». Это было оскорбительно, ведь я один из лучших баритонов Англии, который всегда знал, чего он стоит, который не боялся брать за это деньги, и чье имя должно было быть выделено отдельной строкой!

– Вот почему вы показались мне знакомым человеком, – сказал Альфред и чуть ослабил хватку, когда понял, что я перестал вырываться. – Мы с дочерью ходили на ваши выступления.

– Итан, ты просто стал посредственностью для директоров, и они решили продвигать новые имена, потому что восстановленный голос – не подаренный природой изначально!

– Может быть. Однако по прошествии стольких лет публика до сих пор помнит и знает меня, пусть и в другом амплуа. А что стало с директорами? Канули в неизвестность, как и ты.

Мишель так сильно разозлился на мои слова, что даже позеленел, затем близко подошел, сорвал с моего жилета отцовские часы, бросил их на землю, топнул по ним своей тяжелой ногой и с силой пнул их в сторону кустов.

– Не жди от меня больше ни одного фунта! – вновь закричал я, пытаясь вырваться из рук Альфреда. – Ты должен был быть моим спасителем от глупости, а оказалось, что тебя самого нужно было спасать!

– Взаимно! – бросил он через плечо, с издевкой помахав на прощанье рукой.

Глава 29

Когда я собрался посетить дом Бенедикта, то понял, что не могу закончить расследование без Клаудии, поэтому зашел к ней в кабинет и нескладно попросил прощения, объяснив свои обидные слова тем, что очень устал.

Она приняла мои извинения и, рассмеявшись, сказала, что сердиться на меня просто невозможно, разве только за то, что я стоял у нее в кабинете в немытых сапогах.

– Где ваши часы, мистер Брандт? – сбивчиво сказала Клаудия, едва поспевая за мной.

– Валяются где-то около Бедлама.

– Вы были встревожены после ухода Мишеля. Установили причину редких ответов на ваши письма?

– Да. Я был готов отдать ему весь свой воздух из легких, когда он тонул, а эта продувная бестия пыталась утянуть нас обоих под воду.

Женщина чувствовала мои страшные волнения и не просила пооткровенничать с ней, довольствуясь короткими ответами.

На улице было темно и безлюдно. С наступлением сумерек по городу начинали бродить редкие тени, становилось тихо, прохладно.

Миссис Дю Пьен забыла котелок в Бедламе, поэтому побагровевшими кистями она плотно повязала на голове вязаный шарф, но продолжала мерзнуть и пыхтеть себе под нос.

– Со мной связался лорд Олсуфьев, – сказал я. – Миссис Бел доставлена в Скотланд-Ярд.

– Томас, вероятно, наслаждается своей последней рабочей неделей в должности комиссара полиции. Интересно, куда он отправится после изгнания из клуба?

– Мистер Гилберт – отчаянный человек, решивший побороться с прихвостнями Себастьяна, – ответил я, почувствовав, как в горле вновь захрипела мокрота. – Думаю, что Томасу есть куда идти, если он успеет уехать из Лондона.

– Завтра же пойдете сдавать анализы, – буркнула Клаудия, едва шевеля синюшными губами. – Платить не надо. Я договорюсь.

– Не пойду.