1888

Все две недели мою голову тревожили мысли лишь о том, что Мишель мог не застать меня в квартире и уехать обратно в Бостон.

Я всегда любил брата и говорил другим делать то же самое, ведь он был таким добрым и хорошим человеком, жалостливым ко всем, что даже слов никогда скверных не произносил. А ежели нашу семью приглашали в гости, то обязательно требовали присутствия Мишеля – самого главного беззаботного болтуна и шутника на всех встречах.

Мне неизвестно, скрывал ли он таким образом свое душевное одиночество или просто не догадывался, что в глазах других выглядит бесплатным шутом, пускай с забавными анекдотами и каламбурами.

О Уайтчепельском мяснике я нисколько не переживал. Убийства в Лондоне прекратились. Несмотря на отсутствие в газетах упоминания о моем местонахождении, преступник, скорее всего, был осведомлен о том, где я находился, и тщательно выжидал, когда меня выпишут из больницы. Убийцу не пугали постепенное охлаждение газетчиков к его личности или замена новостей о нем статьями о грабежах. Он хотел, чтобы дело раскрыл именно я. И ждал.

Потемнело, словно плотная туча закрыла собой солнце.

– Мистер Брандт, – обратился ко мне твердый, севший голос, принадлежащий курильщику с солидным стажем.

– Часы посещения в другое время, – отшутился я, не открывая век.

– Ты сам-то, наверно, за расписанием не следишь.

Я прищурился от ослепительного солнечного света, залившего всю улицу, и пытался рассмотреть человека, нарушившего мой покой.

Им был толстый мужчина с ожоговыми рубцами по всему лицу и большим, выпирающим животом. Он ласково глядел на меня с нескрываемой любовью в глазах, опирался на камышовую трость с костяным набалдашником и почесывал на лице крашеную бороду, скрывавшую второй подбородок, а напомаженные волосы на его голове выглядели так, словно их давно не мыли.

Мужчина широко и добродушно улыбнулся, обнажив крепкие, но пожелтевшие от сигарет зубы.

– Невозможно! Мишель! – радостно воскликнул я, подскочив со скамейки. – Старый пес, что с тобой стало? Почему ты не отвечал мне?

Брат скромно пожал плечами и бросил настороженный взгляд на мою брошь и отцовские часы.

Я поднял руки, чтобы обнять его, но вспомнил, что в нашей семье так делать было не принято, и тут же робко убрал их за спину, спрашивая:

– Как ты нашел меня?

– Себастьян связался со мной. Человек странный, но понимающий. Давай присядем.

Он немедля уселся, отдуваясь и промокая выступившую испарину над губами, а я пришел в неконтролируемый ужас, когда подробнее рассмотрел его внешний вид.

– Чего не садишься? – поинтересовался брат, занявший почти половину скамейки. – Стройный вон какой стал! Поместишься.

Мишель запомнился мне выдающимся артистом балета – ловким, элегантным, поджарым и пластичным человеком, а не свиным бурдюком.

Когда мой брат выходил на сцену, весь зал замирал в восхищенном молчании – и я тоже. Сначала публика с восторженным обожанием любовалась стройностью и красотой его длинных ног, выточенным торсом и прямым станом, а после благоговела перед талантом и мастерством, достигнутым колоссальным трудом.

Впрочем, Мишель навсегда запомнил цену баснословного успеха: шрамы от кровавых мозолей, жуткая деформация стоп и множественные проблемы с ногами навсегда остались с ним.

– Что тебе сказали врачи? – поинтересовался брат, чуть ослабляя туго затянутый галстук. – Назначили лечение?

– У меня не было возможности посетить их. Я просил тебя выслать немного денег в последних письмах. Надеюсь, ты забыл, как пользоваться печатной машинкой, и поэтому не отвечал.

Из наболевшей груди вновь вырвался удушливый, гнилой кашель. Я схватился за усиленно колотящееся сердце, почти давясь от хрипящей в горле мокроты. Легкие сильно сдавило, будто их перетянули крепко свитым жгутом, вынудив тело согнуться пополам.

Из-за внезапного приступа мне не удалось расслышать ответ Мишеля, не слишком волнующегося за мое здоровье.

Он спокойно сидел все в той же позе, держась за трость, и с полузакрытыми веками, чуть приподняв подбородок, наблюдал за тем, как его младший брат, сжимая рукой грудь, задыхается от недостатка воздуха.

Сплюнув в сторону, я содрогнулся, увидев в мокроте небольшие кровяные вкрапления.

– Что же тебе не помогли друзья из клуба? – недобро спросил брат. – Зачем просил денег у нас? Ты ведь знал, что мы еле сводим концы с концами в чертовом Бостоне, а родители до сих пор боятся твоей зависимости от азартных игр.

– Высший класс не обязан был мне помогать, а играть я перестал.

На его лице вновь появилась эта раздражающая улыбка, а сам он промолчал.

– Отчего тебе весело? – поинтересовался я, посмотрев на него исподлобья. – Почему ты не сказал мне про несчастье с самогонным аппаратом и про диабет у отца?

– Мне было некогда. Ты перестал присылать деньги, и отец отправил меня на работу.

– Разве в Бостоне не было хорошей работы? Зачем ты начал гнать самогон?

Вместо ответа на вопрос Мишель попросил рассказать ему о моих делах, но у меня не было от него секретов, и все, что происходило в моей жизни, подробно описывалось в письмах к нему.