1917–1920. Огненные годы Русского Севера

17 августа ВУСО решило объявить частичную мобилизацию «в ближайший, допускаемый практическими обстоятельствами срок». Но все, что касалось вооружения, обмундирования, продовольственного снабжения создаваемой армии, нужно было «выяснить у генерала Пуля»[364]. Следовательно, все содержание армии союзники должны были взять на себя. 20 августа ВУСО приняло постановление о восстановлении в Северной области всеобщей воинской повинности. Мобилизация в районе Архангельска проходила с большим трудом. Население Архангельска, во многом состоявшее из пришлых рабочих, поддерживающих советскую власть, не стремилось в армию. Особенно большие трудности возникали с унтер-офицерским составом. Унтер-офицеры, имевшие зачатки образования, часто бывали основными носителями большевистской идеологии. Созданию армии мешало недоверие, испытываемое Чайковским и демократической общественностью к реакционным офицерам. Он решил, что лучшим выходом из положения является предоставление широких полномочий офицерам с демократическими взглядами.

Выбор нового военного руководства Северной области (Дурова и его помощника по военной части Самарина) оказался на редкость неудачным. Развив бурную бумажно-административную деятельность, заваливая правительство докладами о мобилизации различных категорий населения и получая у ВПСО колоссальные денежные суммы (например, 1 200 000 рублей на реквизированных для армии лошадей, при том что кавалерия состояла из одного эскадрона), Дуров и Самарин практически ничего не сделали. Айронсайд, познакомившись с состоянием дел в создаваемой русской армии и побеседовав с Дуровым и Самариным, сделал вывод: «Совершенно ясно было, что они вообще ничего не делали в течение двух с половиной месяцев своего пребывания у власти (на самом деле полутора месяцев. –Л. П.). Они боялись тех, с кем им приходилось иметь дело»[365]

. Марушевский, прибывший в область в середине ноября и ставший генерал-губернатором и командующим вооруженными силами, был больше всего поражен полным отсутствием дисциплины и явными признаками большевистского брожения. Он писал о частях, создаваемых в Архангельске: «Закончивший мобилизацию батальон 4-ротного состава. При нем кадры для развертывания второго батальона. Батальон этот находится в состоянии явного разложения и в полной связи с большевиствующими командами матросов в соседних флотских казармах в Соломбале»[366]. В то время как армия не создавалась, Дуров и Самарин формировали себе штаб с колоссальным числом сотрудников

[367].

Еще хуже, чем солдаты, производили впечатление матросы. Марушевский писал: «По городу продолжали шляться матросы без полосаток (фуфаек), что составляло особый революционный шик с драгоценными камнями на голой шее». Но дисциплина и среди офицеров оставляла желать много лучшего: «В городе каждый день происходили офицерские драки. Комендантское управление было бессильно и лишь подробно доносило мне о всех скандалах, происшедших ночью с указанием увечий и побоев»[368]

.

Первое солдатское выступление, подавленное без применения оружия, произошло 29 октября в Архангелогородском полку. Бунту способствовало наличие в полку английских инструкторов, пытавшихся восстановить дисциплину и часто действовавших слишком решительно. Это раздражало солдат, считавших, что в демократической армии должно быть так, как было в 1917-м. Поводом для бунта послужил приказ из Лондона о сокращении пайка солдатам в русских частях. Они теперь должны были получать в два раза меньше, чем солдаты союзных войск. Непосредственным поводом к выступлению стал приказ Дурова провести смотр роты, считавшейся образцовой, в присутствии Айронсайда. Но солдаты отказались выйти на построение и вместо этого на плацу устроили митинг. Для восстановления порядка был направлен Самарин, решивший действовать в духе Временного правительства. Он не приказал роте построиться, а явился в казарму и начал уговаривать солдат, кричавших ему в лицо: «Нам нужно больше еды! Наш рабочий день слишком длинный! Не хотим, чтобы нами командовали иностранцы!» Все попытки Самарина успокоить солдат ни к чему не привели. Он не нашел ничего лучшего, как подойти к солдату, громче всех кричавшему против иностранцев, и сказать ему, что он был рад встретить настоящего русского, и ушел[369].