1917 год: русская государственность в эпоху смут, реформ и революций

В наши дни постепенно возвращается осознание того, что Россия существует не в изолированном пространстве, а также того, что на международной арене, помимо друзей, у неё есть ещё разного рода «партнёры» – такой эвфемизм существует в современном политическом лексиконе для обозначения наших противников, временно вынужденных смириться с необходимостью сотрудничать с нашей страной в решении различных глобальных проблем современности. В то же время геополитические интересы страны в том виде, в каком их сформулировали видные деятели российской науки ещё в начале XX века, никуда не исчезли. Ритмичные усиления и ослабления России учитывались и по мере возможности использовались нашими недоброжелателями[359]

.

В силу этого было странно видеть, что для многих людей стало неожиданностью разрушение в 1991 года Советского Союза, которому предшествовало разрушение советского блока государств, известного как «мировая система социализма». Инструментом разрушения СССР и его союзников стали рукотворные «бархатные» революции, к числу которых может быть отнесена и сама «горбачёвская перестройка», и отдельные её эпизоды, например, так называемый «августовский путч» «красно-коричневых». Столь же неожиданными стали периодически накрывавшие постсоветское пространство «революции», о которых как правило говорят с прилагаемыми к ним прилагательные «цветные», «оранжевые», «цветочные» и т. д.[360]

Вместе с тем ответственность за беззащитность советского, а затем постсоветского общества от технологий, которые применялись в этих квази-революциях[361]

, по крайней мере отчасти, лежит на отечественной исторической науке. Находясь в тисках идеологических доктрин, советские историки уделяли преимущественное внимание Октябрьской революции 1917 года, в значительной мере игнорируя её старшую сестру – революцию Февральскую[362]

.

Перекос в приоритетах советской исторической науки имел и практическую подоплёку. Считалось, что революция – это оружие наступающего передового класса, передовых партий и движений. Передовым классом виделся пролетариат, передовыми движениями – национально-освободительные и рабочие движения, а передовыми партиями – коммунистические партии и их союзники. Изучая опыт Красного Октября, советские идеологи рассчитывали на неоднократное применение его опыта с целью поддержки друзей СССР во всём мире. Мало кому могло прийти в голову, что против самой передовой страны в мире будут применены технологии революционной борьбы, революционного свержения власти. И действительно, технологии массовых классических революций, направленных на укрепление суверенитета страны, против СССР применить было невозможно. Но этого и не требовалось. Как показали февральские события 1917 года, революции необязательно должны иметь массовую социальную базу, необязательно должны преследовать цели укрепления независимости. Достаточно просто продекларировать соответствующие лозунги-ловушки и подкрепить их соответствующими технологиями, которые сегодня, после событий 2004 года на Украине, чаще всего называют «оранжевыми».

Вместе с тем предпосылки для понимания исторического значения февраля 1917 года у советских историков имелись. Общеизвестно, что в советской историографии его называли буржуазно-демократической революцией. Таким образом, советские историки видели сложно-составной характер происходивших в стране изменений, но дальше этого не шли. Двойственность Февральской революции виделась в том, что она была буржуазной по целям, демократической по движущим силам. Однако демократизм Февраля трактовался превратно. Он объяснялся ведущей ролью большевистской партии, опиравшейся на массовое рабочее движение в процессе низвержения монархии. Однако решающая роль рабочего движения в действительности сильно преувеличена, а участие большевиков в февральском перевороте было вообще минимальным.