1918 год

Поутру меня вызвал к себе начальник экспедиции, полковник, окончивший Военно-юридическую академию, и объявил, что я назначаюсь председателем военно-полевого суда, которому предаются вчерашние арестованные. Я пробовал было просить отменить уже написанный приказ, так как я не юрист по образованию, очень молод по возрасту и боюсь не справиться с таким ответственным делом. Полковник не согласился. Объяснил мне мои обязанности. Напомнил о том, что военно-полевой суд, по существу, есть средство устрашения массы, а не строго юридическая процедура. Выразил уверенность в том, что судить я буду без запальчивости и раздражения.

– Только не либеральничайте, поручик Раевский. Помните, что сейчас революция…

Кроме того, полковник предупредил меня, что ввиду отмены Центральной Радой смертной казни мы не имеем права выносить смертных приговоров. Максимальное наказание, которое можно назначить, – бессрочная каторга[189].

Впрочем, раз взявшись за дело, я старался выполнить его возможно лучше. Прежде всего внимательно прочел нужные статьи Свода военных постановлений. Соответствующий том начальник экспедиции захватил с собой из Лубен. Затем пошел в господский дом, где должен был созвать суд, организовать заседание. Я исходил из того, что вся процедура должна быть обставлена для усиления впечатления как можно торжественнее. Начальнику караула приказал говорить подсудимым «вы». Унтер-офицер, который несколько дней тому назад по привычке объяснял обязанности часового перед тем, как поставить меня на пост, теперь тянулся вовсю перед председателем суда. С офицерами, назначенными членами суда, тоже условился о том, что с подсудимыми мы будем объясняться, как в окружном суде. Никаких повышений голоса. Вести допрос мирно и спокойно.

Обращение на «вы». Это производит несравненно больше впечатления, чем крики и размахивание нагайкой.

Мы представляем власть.

Для заседания выбрал самую большую комнату – столовую. Велел старушке-няне, очень побаивавшейся молодого председателя, снять ярко-красную портьеру и по углам пришить золотые кисти. Получилась совсем торжественная скатерть. На стол положили перед каждым судьей бумагу и карандаши, поставили графин с водой и никелированный звонок. У нашего свода Военных постановлений вид был очень тощий. В деревне закон должен выглядеть иначе. В библиотеке я выбрал три тяжелых тома без надписей на переплетах, но с золотым обрезом. Положили в середине стола.

Мы привели в порядок свои френчи и гимнастерки. Надели походное снаряжение. Двух рослых козаков с обнаженными шашками я поставил на террасе, выходившей в парк. Ход на нее был прямо из столовой. Когда мы садились за торжественный красный стол, я заметил, что два подпоручика и два прапорщика, составлявших присутствие, сами волнуются. За отдельным столиком поместился делопроизводитель – прапорщик с высшим юридическим образованием. Таким образом, даже по терминологии Петрова нас нельзя было назвать «судом мясников и палачей».

Для военно-полевого суда подробных норм судопроизводства не существует. По существу, мы, однако, разбирали дело, подсудное в нормальных условиях окружному суду, и в отношении допроса свидетелей, постановки вопросов и т. д. я решил держаться приблизительно тех форм, которые существуют в гражданском суде. Понаслышке я знал их с раннего детства, когда мой отец был еще судебным следователем. Старался придать как можно больше уверенности своему голосу. Весь допрос пришлось вести самому – члены суда, малоинтеллигентные офицеры, видимо, стеснялись предлагать неумело формулированные вопросы.

Как я и ожидал, вежливое обращение с подсудимыми действовало на них сильнее всякого крика. Я подробно расспрашивал молодого парня с довольно-таки разбойничьей физиономией о том, когда, как и кому он грозил бомбами, о том, какие это были бомбы и откуда он их получил. Шуршало перо делопроизводителя. Караульные с шашками наголо неподвижно стояли по бокам допрашиваемого.

– Караульный начальник, уведите подсудимого.

Унтер-офицер щелкнул шпорами. Посыльный распахнул дверь. Я все время следил за соблюдением ритуала.