1918 год

Мы учились, чтобы воевать немедленно. За смехом и шутками, за чертежами, репетициями, отданием и неотданием чести где-то, незримая и грозная, чувствовалась смерть. Об ней редко вспоминали, но думали, должно быть, все. Особенно по вечерам, во время переклички. Белый зал, георгиевские доски с золотыми надписями, горят хрустальные сияющие люстры, фельдфебель молодцевато выкрикивает: «Иванов-пятый… Иванов-шестой…»

На разные голоса – я… я… я… В белом зале нас сто восемьдесят человек, столько же в красном, Императорском – первая батарея. Половине семнадцать лет. И все отлично знаем, что через год многих из нас похоронят.

Может быть, оттого так быстро и подружились.

Первого ноября тысяча девятьсот пятнадцатого года в десять часов утра начальник Главного артиллерийского управления генерал Маниковский прочел нам Высочайший приказ о производстве в прапорщики. Вернулись по каморам – в последний раз строем. Переоделись в «походные мундиры». После молебна распрощались. Многие навсегда. Одних убили враги, других – собственные солдаты.

Я довольно подробно изложил историю превращения моих ровесников-студентов в офицеров императорской армии. Повторяю, большинству из нас переход от мира к войне дался нелегко.

Прежде чем продолжать изложение событий восемнадцатого года, поскольку я их наблюдал и в них участвовал, я считал необходимым подвести итог тому, что пережил во время Великой войны и перед ней.

Чем дольше я пишу, тем сильнее чувствую связь между крестовыми походами Гражданской войны и той почвой, на которой они возникли.

Та атмосфера героизма, которая заставляла молодежь бросать все и идти под белое знамя, создалась не во время Гражданской войны. Ее корни в близком прошлом, в нашей национальной борьбе с Германией…

Пока одни дрались, подрастали другие, еще более молодые, и те уже не знали ни сомнений, ни колебаний старших. Они учились под рев мирового пожара и успели привыкнуть к нему. И родина стала их верой.

От всего, что я видел вокруг себя в гимназические, студенческие и офицерские годы, у меня осталось одно основное впечатление. В Лубнах, в дни начала Гражданской войны, я не смог бы его формулировать с той же ясностью, как сейчас, четырнадцать лет спустя, но все же в основных чертах я и тогда думал то же самое, что и теперь.

За десять лет – примерно с седьмого по семнадцатый – произошел огромный сдвиг в убеждениях молодой интеллигенции (я был тогда слишком юн, чтобы оценивать процессы, происходящие в среде старшего поколения).

Для большинства молодежи за это десятилетие Российское государство из чего-то чужого и враждебного стало своим и дорогим.

Мне кажется, что, не учтя этого сдвига, невозможно понять историю русской Гражданской войны.

В своем изложении я пользовался словом «интеллигенция» в самом общем его значении. Интеллигенция – образованный класс. Я считаю, что за десятилетие, предшествовавшее революции, русский образованный класс, по крайней мере в его молодой части, стал гораздо более государственным, чем прежде. Если же мы примем то определение интеллигенции, которое дают ей авторы «Вех» (например, П. Б. Струве, считающий, что сущность интеллигенции заключается в «безрелигиозном государственном отщепенстве» и враждебности к государству), то придется сделать другой вывод. Ко времени начала Гражданской войны среди русской образованной молодежи стало гораздо меньше интеллигентов. Sensu stricto (в узком смысле. – лат

.).

Возвращаюсь теперь снова к марту месяцу 1918 г. в Лубнах.

Глава VII

В Лубенской газетке (не большевицкой) каждый день под заглавием «К положению города Лубен» печатались большевицкие сводки. Несмотря на их внешне победный план, чувствовалось, что дела красных плохи. С запада, из Киева, все чаще и чаще шли эшелоны с красной гвардией, Если память не обманывает, числа пятнадцатого марта в городе появились чехословацкие солдаты-легионеры, уходившие со своими частями от наступающих немцев. Я пошел на станцию посмотреть эшелоны. По сравнению с распущенными, не имевшими воинского вида красноармейцами, легионеры производили отличное впечатление. Отличная австрийская выправка. Хорошо, однообразно одеты, вежливы; чувствовалась несколько своеобразная, но все же, по крайней мере, в то время твердая дисциплина. Помню, интеллигентные люди высказывали сожаление по поводу того, что эти бравые солдаты принуждены силою вещей «путаться» с большевиками. Вели себя чехословацкие части хорошо. Ни разу не слышал жалоб на какие-то беззаконные поступки легионеров. Чувствовалось, кроме того, что, несмотря на наличие оружия и дисциплины, они ни в какой мере не чувствовали себя хозяевами положения и больше всего боялись попасться германцам.

17 марта большевики наложили на город Лубны контрибуцию. Кроме того, всем офицерам, юнкерам и вольноопределяющимся было приказано в течение суток зарегистрироваться у коменданта. Срок уплаты контрибуции истекал также вечером 18-го. На регистрацию я, как и большинство офицеров, решил не идти. Чувствовалось, что большевики со дня на день уйдут. На базаре говорили, что немцы совсем близко.