1918 год

В торжественном зале с портретами царей и мраморными досками с именами георгиевских кавалеров, озорство церемонии еще сильнее чувствовалось. Не с петровских ли времен, от «Всешутейского и Всепьянейшего Собора» ведут начало эти ночные «молебны», установившиеся во всех, кажется, петроградских училищах и в Морском корпусе. После «службы» был прочтен приказ с благодарностями всем проштрафимшимся юнкерам и выговорами начальству.

«Войска» перестроились и дважды прошли церемониальным маршем под оркестр из гребенок[117] – сначала шагом, потом рысью, топоча ногами и гремя шпорами.

Дежурный офицер по-прежнему ничего не слышал. Повторяю, ночное действо не всем понравилось, но участвовали в нем и кадеты, и «шляпы». Это было через два месяца после занятий. Дальше, во время шестинедельного пребывания в лагере, разница между кадетами и помолодевшими некадетами еще более сгладилась. Кадеты, к большому удивлению, узнали, что большинство «молодых людей с вокзала» тоже собираются воевать[118]

.

Думали – мобилизованные, оказались – добровольцы, даже немало таких, которых по приказу вообще не могли призвать, На вольноопределяющихся, присланных прямо с фронта, особенно на георгиевских кавалеров, вообще смотрели снизу вверх. В глазах самых правоверных кадет пребывание под огнем искупало грех штатского состояния в прошлом. Затем, при всей своей политической безграмотности, они увидели, что пришедшие со стороны хоть и склонны к вольнодумству, но совсем не революционеры и ничего ниспровергать не собираются. Кроме того оказалось, что даже с кадетской точки зрения и среди левых политиков имеются порядочные люди. В известной мере нам помог сговориться Милюков.

Да, отчасти Павел Николаевич Милюков, тогдашний кумир патриотически настроенных студентов, ставший близким и дорогим для кадровых офицеров, благодаря своим речам о проливах… Настроение старших передавалось и кадетам. Мы все тогда бредили проливами и Царьградом… Штатский профессор Милюков таким образом мирил обе категории юнкеров, молодых людей из корпусов и молодых людей «с вокзала».

Однако в гораздо большей степени содействовало сближению другое. Штатские очень быстро превращались в военных и внешне, и, самое главное, внутренне.

Оказалось, что стойка, повороты, отдание чести, становясь и не становясь во фронт, и вся вообще строевая премудрость совсем уж не так трудны для молодых и здоровых людей, даже если они раньше никогда в жизни этим не занимались. Через месяца два-три муштровки многие не отставали от кадет. Тяжелее приходилось с гимнастикой. Тут действительно было невозможно тягаться с теми, кто с раннего детства привык к турникам, параллельным брусьям, козлам, кобылам и другим, попросту мучительным с непривычки снарядам. Все-таки с минимумом требований большинство» шляп» справилось, В отношении езды мы почти все были в одинаковых условиях. Начинали и учились с удовольствием. Трудно, по-моему, будучи молодым, не полюбить верховой езды, раз есть возможность ездить. Особенно в лагере было хорошо – нередко по два раза в день. Утром, на полевом манеже, после обеда – батарейное учение. Гимнастом я был никаким, но в седле сидел крепко и любил лошадей, так что отделенный офицер назначал меня на учении ездовым переднего уноса.

Как-то раз во время заезда галопом пришла мысль – а ведь на самом деле другой мир. Три месяца тому назад был университет, гистологическая лаборатория, импрегнирование нервных клеток серебром по методу Гольджи, лепидепторологическое отделение Зоологического музея Академии наук: и вот скачка по полям около Царского Валика, пыль, рвущиеся вороные кони, пальцы содраны поводом в кровь, и только о том и думаешь, чтобы не оторваться от хвоста фейерверкера…

А когда поехал в Петроград и встретился с прежними товарищами по лаборатории, удивление.

– Вот подите же… Был студент, как будто серьезный человек, а теперь военная машинка-трень-брень – так точно, никак нет…

Не преувеличиваю – почти точные слова – они мне тогда очень запомнились. Даже песенка была:

Он был студентом, интеллигентом,

Теперь он юнкер – нижний чин…

В «машинки» мы не превращались, да никто не собирался нас в них превращать, но, попав в новый мир, мы действительно становились новыми людьми, и притом очень быстро. Усваивали все, что было хорошего и плохого в военной среде.

Очень быстро у большинства появилась и дальше все росла любовь к училищу и училищным традициям. Я уже говорил об опасениях отделенных офицеров в связи с массовым приемом студентов. Думали – нахлынет эта штатская, чужая публика, и сразу порвется преемственность между прошлым и настоящим училищ. Какими же они могут быть михайловцами, константиновцами, павлонами. Профанация славных имен…