1918 год

Говорят, единственно, где ничего не имели против временного нашествия «шляп», – это в Николаевском кавалерийском. Там испокон века процветал знаменитый «цук». Незадолго до войны государь будто бы (кажется, это правда) объявил начальнику училища, что не приедет к николаевцам до тех пор, пока этот обычай не будет искоренен. Однако и царское приказание не помогло. Кое-кто из наших кадет даже говорил по этому поводу, что государь может изменить любой закон, но традиция – не закон, и поэтому отменить ее даже и царь не имеет права. Кавалерийское начальство зато надеялось, что в студенческих выпусках «цук» сам собою отпадет, а потом уже будет легче не допускать возобновления. Получалось, однако, нечто для училищных офицеров весьма необычное. «Полтинники» соблюдали традиции ничуть не меньше, чем кадеты. По-прежнему были «сугубые» – младший курс и «господа корнеты» – старшие. И когда «господами корнетами» оказались универсанты, политехники и прочие шпаки, а на младший было принято много кадет, пришлось последним проделывать все, что было положено по старому кавалерийскому ритуалу. И достопамятные статуи изображали – Венеру перед купанием, Аполлона Бельведерского, Диану Охотницу (в голом виде, стоя на подоконнике), и в любви перед колонной объяснялись, и на традиционные вопросы отвечали, как полагается. Например:

– Сугубый, чем знаменита моя бабушка?

– Господин корнет, ваша бабушка знаменита тем, что паровоз шенкелями останавливала.

– Верно, сугубый, подойдите ко мне на два корнетских шага.

– Это невозможно, господин корнет.

– Почему?

– Шаг сугубого несоизмерим с шагом благородного корнета.

Бывало и хуже. За провинности приседали по сто, по двести раз. Или спит уставший за день юнкер, и вдруг одеяло слетает.

– Сугубый, отвезите меня в клозет!

Нечего делать – рысит куда приказано, а бывший студент сидит на спине. Иной еще велит бумажку в зубы взять. Не нести же благородному корнету самому какой-то пипифакс.

У нас в Михайловском «цука» никогда не существовало[119].

Одной из основных традиций была чрезвычайная, иногда немного утрированная вежливость. В провинциальных средних школах уже в младших классах мальчики научались изощренной, грубейшей ругани. На переменах иногда всерьез, а больше в шутку, из молодечества, ругались не хуже мужиков-великороссов (малороссы много вежливее). Став старше, особенно в университете, делались сдержаннее, но все-таки порой без матерного словца дело не обходилось. Кадеты, в особенности из провинциальных великорусских корпусов, тоже были мастера ругаться. В училище пришлось всем отучиться. Кроме первых дней, за шесть месяцев я ни разу не слышал бранного слова. Даже с глазу на глаз не ругались. Михайловцам не полагается. И это студенты быстро усвоили, даже казанские универсанты, прославленные похабники. На плацу, перед тем как стать в очередь к лавочнику – «шакалу» по юнкерской терминологии, полагалось взять под козырек и, конечно, щелкнуть шпорами.

– Разрешите спросить, кто последний?

– Я.

– Господин юнкер, разрешите за вами?

– Пожалуйста.

Шпоры в артиллерийских училищах присвоены только юнкерам унтер-офицерского звания, белый кожаный ремень – только фельдфебелям, но по традиции ни один михайловец не должен показываться в публичных местах без шпор, а «боевой ремень» хотя и не обязателен, но рекомендуется – особенно если юнкер отправляется в гости. Много еще есть традиций, например, военным чиновникам чести отдавать ни в коем случае нельзя (по уставу положено), морским кадетам не принято (никто не знал почему) и т. д.

Все исполнялось очень тщательно, и как-то один из самых больших ненавистников штатских, кадет Московского корпуса Потапов, изрек: «Однако «полтинники», как посмотришь, стали форменными «пистолетами». Это был самый лестный эпитет, какой мог придумать правоверный кадет.

Конечно, не в шпорах и в неотдании чести военным чиновникам было дело. Происходило нечто гораздо более значительное.

Через два-три месяца после поступления не было больше ни кадет, ни гимназистов, ни студентов. Остались одни юнкера Михайловского артиллерийского училища, с общими интересами, общими радостями и горестями. Кадеты стали немного старше и серьезнее, студенты помолодели. Все пришли к какому-то общему знаменателю.

Приближалось время производства. Мы крепко подружились. От розни прежних дней не осталось ничего. Жили дружно. Дружно работали. Отделенные офицеры напоминали изо дня в день:

– Господа, помните, какую вы взяли на себя ответственность. Не теряйте ни часа. Потом некогда будет. От ваших знаний будет зависеть жизнь и смерть сотен людей.

В мирное время учили, чтобы служить и, если нужно, воевать. Когда-нибудь… Может быть, никогда.