1984

– Я не об этом. Сознаться – не значит предать. Что ты говоришь или делаешь, не имеет значения – значимы только чувства. Если меня заставят разлюбить тебя – вот это будет настоящее предательство.

Она задумалась.

– Это у них не выйдет, – сказала она наконец. – Это единственное, чего они не могут. Сказать заставят все что угодно, абсолютно все. Но поверить в это не заставят. Они же не могут забраться тебе в голову.

– Не могут, – согласился он, чуть повеселев. – Это точно, не могут. В голову не заберутся. Если чувствуешь, что есть смысл оставаться человеком, даже если это бесполезно, ты уже их победил.

Уинстон подумал о вечно навостренном ухе телевида. За всеми шпионят и ночью, и днем, но, сохраняя присутствие духа, можно перехитрить соглядатаев. При всей хитрости они так и не научились читать мысли. Хотя, может, это и не совсем так, когда ты уже у них в руках; никто точно не знает, что происходит в Главлюбе, но можно догадаться: пытки, наркотики, тончайшие приборы, фиксирующие твои реакции. Наверняка там ломают – не дают спать, держат в одиночке, постоянно допрашивают. Факты точно скрыть не удастся. Их могут установить путем расследования или выбить под пыткой. Но если цель не в том, чтобы выжить, а в том, чтобы остаться человеком, какое это, в конце концов, имеет значение? Чувства изменить никто не в силах – даже ты сам, даже если захочешь. Можно выяснить в мельчайших деталях, что ты делал, говорил или думал. Но даже для тебя самого тайна, что творится у тебя в сердце. Оно – всегда твоя крепость.

8.

Решились, наконец решились!

Продолговатая комната освещена мягким светом. Телевид лишь приглушенно бормочет. Роскошный темно-синий ковер – словно бархат под ногами. В дальнем конце комнаты, за столом, О’Брайен. Перед ним лампа с зеленым абажуром и горы бумаг по обе руки. Когда денщик ввел в комнату Джулию и Уинстона, О’Брайен даже не поднял глаз.

Сердце Уинстона билось так сильно, что он сомневался, сможет ли говорить. Решились, решились наконец – только одно и крутилось в голове. Какое безрассудство – прийти сюда, и уж совсем глупо – явиться вместе, хотя, конечно, пришли они разными дорогами и встретились только у О’Брайена на пороге. Но и при других обстоятельствах даже для того, чтобы всего лишь зайти в такой дом, пришлось бы набраться храбрости. Мало кому доводилось увидеть изнутри жилище члена Внутренней партии, да и просто проникнуть в квартал, где они живут. Сама атмосфера огромного дома, его богатство и простор, непривычные запахи хорошей еды и хорошего табака, снующие вверх-вниз тихие и невероятно быстрые лифты, спешащая по хозяйским делам обслуга в белых пиджаках – все это внушало трепет. Хотя у Уинстона и имелся хороший предлог для визита, его преследовало жуткое предчувствие: вот-вот из-за угла возникнет охранник в черной форме, потребует документы и прикажет убираться. Денщик О’Брайена, однако, впустил обоих без возражений. Скуластое лицо этого невысокого темноволосого человека совершенно ничего не выражало, как у китайца. Он провел их по коридору с кремовыми обоями, белыми деревянными панелями на стенах и мягким ковром на полу: все сияло чистотой. Это тоже вызывало благоговение. Уинстон не мог припомнить, видел ли вообще когда-нибудь коридор с незалапанными стенами.

О’Брайен держал в руках лист бумаги и, судя по всему, тщательно его изучал. Грубое лицо c резкой линией носа, склоненное над листом, выглядело свирепым и в то же время умным. Секунд двадцать он сидел неподвижно, потом подтянул к себе речепис и, чеканя слова, начитал сообщение на гибридном жаргоне главков:

Пункты один запятая пять запятая семь одобрить полно точка предложение в пункте шесть плюсплюснелепо на грани криводума отменить точка стройку остановить до плюсполной оценки стоимости эксплуатации техники точка отбой.

Он неторопливо поднялся и пошел им навстречу, бесшумно ступая по ковру. Теперь, без новоречи, официальность атмосферы несколько рассеялась, но лицо его казалось мрачнее обычного, будто он досадовал из-за их вторжения. Ужас, который испытывал Уинстон, смешался теперь с заурядным смущением. Возможно, он просто совершил дурацкую ошибку. Какие, в самом деле, у него доказательства, что О’Брайен – политический заговорщик? Никаких, кроме той самой искры в глазах и странной двусмысленной фразы. Кроме этого – только его собственные тайные фантазии, выросшие из сна. Он не мог даже притвориться, что пришел одолжить словарь, – тогда никак не объяснить присутствие Джулии.

Проходя мимо телевида, О’Брайен словно спохватился, подошел к стене и нажал на кнопку выключателя. Раздался щелчок. Голос из телевида замолк.

Джулия едва слышно вскрикнула, скорее даже пискнула от удивления. Уинстон, хоть и в панике, не смог сдержаться и потрясенно вымолвил:

– Вы можете его выключать!

– Да, можем выключать. Есть у нас такая привилегия.