1984

– Если это потребуется ради наших целей, готовы ли вы, например, плеснуть серной кислотой в лицо ребенку?

– Да.

– Вы готовы сменить личность и прожить остаток жизни официантами или портовыми рабочими?

– Да.

– Вы готовы совершить самоубийство по нашему приказу?

– Да.

– Вы готовы – вы оба – расстаться и никогда больше не видеться?

– Нет! – вклинилась Джулия.

Уинстону показалось, что он не отвечал вечность. На время он, кажется, вообще лишился дара речи. Язык шевелился беззвучно, складывая то одно слово, то другое. И пока он не услышал сам себя – не знал, что скажет.

– Нет, – выдавил он наконец.

– Хвалю за честность, – ответил О’Брайен. – Нам необходимо знать все.

Он повернулся к Джулии и добавил с несколько большей живостью в голосе:

– Ты понимаешь, что если он и выживет, то, возможно, станет другим человеком? Возможно, нам придется изменить его внешность. Лицо, движения, форма рук, цвет волос, даже голос – все будет другое. Возможно, и тебе придется стать другим человеком. Наши хирурги могут изменить человека до неузнаваемости. Иногда это необходимо. Иногда мы даже ампутируем руку или ногу.

Уинстон не удержался и украдкой кинул еще один взгляд на монгольскую физиономию Мартина. Видимых шрамов на ней не оказалось. Джулия слегка побледнела, ее веснушки выступили ярче, но она бесстрашно взглянула в глаза О’Брайену. И что-то пробормотала – как будто соглашаясь.

– Хорошо. Значит, договорились.

На столе лежал серебряный портсигар. С довольно рассеянным видом О’Брайен подтолкнул его к гостям, затем сам взял сигарету, встал и начал медленно расхаживать по комнате, будто так ему легче думалось. Сигареты оказались очень хорошие – толстые, плотно набитые, и бумага непривычная, шелковистая. О’Брайен снова взглянул на часы.

– Тебе пора возвращаться в кладовку, Мартин, – сказал он. – Я буду на связи через четверть часа. Посмотри хорошенько на этих товарищей. Ты с ними еще встретишься. А я, может быть, и нет.

Так же, как у входа в квартиру, темные глаза коротышки скользнули по их лицам. Он держался без тени дружелюбия: запоминал их внешность, но никакого интереса не проявлял – по крайней мере видимого. Уинстону подумалось, что искусственное лицо, может быть, и не способно менять выражение. Ничего не сказав на прощание, Мартин вышел и бесшумно закрыл за собой дверь. О’Брайен продолжал ходить по комнате, сунув одну руку в карман черного комбинезона, а в другой держа сигарету.

– Вы должны понимать, – сказал он, – что сражаться придется в темноте. В полном неведении. Будете получать и выполнять приказы, не зная зачем. Позже я пришлю вам книгу, которая донесет до вас правду о том обществе, в котором мы живем, и стратегию, с помощью которой мы его уничтожим. Прочтя книгу, вы станете полноправными членами Братства. Но ничего, кроме общих целей, к которым мы стремимся, и конкретных текущих заданий, вы никогда не узнаете. Я сказал вам, что Братство существует, но не могу сказать, сколько в нем членов – сто или десять миллионов. Лично вы познакомитесь от силы с десятью – двенадцатью. У вас будут три или четыре контактных лица, они будут меняться по мере исчезновения. Поскольку я – ваше первое контактное лицо, так будет и дальше. Приказы, которые вы получите, будут исходить от меня. Если нам потребуется с вами связаться, сделаем это через Мартина. Когда вас в конце концов поймают, вы сознаетесь. Это неизбежно. Но вы мало о чем сможете рассказать, кроме собственных действий. Вы предадите лишь горстку не особенно важных людей. Вероятно, вы даже не сдадите меня. К тому времени я, наверное, буду мертв или стану другим человеком с другим лицом.

Он продолжал вышагивать туда-сюда по мягкому ковру. Его массивное тело двигалось удивительно грациозно. Эта грация проявлялась, даже когда он совал руку в карман или жестикулировал сигаретой. В его облике преобладала не грубая сила, а уверенность в себе, основанная на несколько ироническом мироощущении. Несмотря на всю серьезность О’Брайена, в нем не было прямолинейности фанатика. Об убийстве, самоубийстве, венерических болезнях, ампутированных конечностях и измененных лицах он говорил слегка насмешливо. «Это неизбежно, – слышалось в его голосе. – Да, вот что нам приходится делать, никаких отговорок. Но когда заживем по-новому, займемся другими, более достойными делами». Уинстон послал О’Брайену волну восхищения, почти благоговения. О призрачной фигуре Гольдштейна он на время забыл. При взгляде на мощные плечи О’Брайена, его честное лицо, такое некрасивое, но одухотворенное, не верилось, что над таким человеком можно взять верх. Нет такой хитрости, которую он не сможет разгадать, такой опасности, которую он не в силах предвидеть. Уинстону показалось, что даже Джулия под впечатлением. Ее сигарета погасла, она ловила каждое слово. О’Брайен продолжал: